у каждого на пути свои океаны. Чтобы пересечь их нужна отвага. Это безрассудство? Может быть. Но разве можно уместить мечты в рамки?.. (с)
Название: 
Сгорая и возвращаясь
Автор: Светлячок
Бета: частичная вычитка
Рейтинг: PG-13
Тип: джен
Жанры: adventure, action, drama, angst.
Предупреждение: AU (относительно событий после 5.18. Point of No Return), OOC, намёки на слэш, но не винцест, псевдо-deathfic! Относительный хэппи энд.
Персонажи: Дин, Сэм.
Персонажи второго плана: Кроули, Кас, Бобби, Лука и другие ангелы, демоны и люди.
Аннотация: Апокалипсис остался позади. Люцифер, ценой невероятных усилий и жертв, возвращён в своё узилище. Дин, вынужденный согласиться впустить в себя Михаила, удостоен величайшей чести, и после гибели наравне с другими ангелами допущен на Небеса, тогда как Сэм оставлен на Земле доживать отпущенные ему годы. Однако узы есть узы, и даже если в подопечном течёт кровь демона, ангел-хранитель всегда будет стоять у него за спиной.
От автора-2: фик написан в подарок на День Рождения Tani4.
Примечание: в качестве эпиграфа к частям использованы тексты молитв: молитва мытаря (часть I); молитва об усопших (часть II); молитва Господня (части III-IV и эпилог).
Размер: определённо макси. А то я себя не знаю.
Статус: в оживлённом процессе (планируется пять частей и эпилог).
Арт к фику в исполнении First Symptom можно посмотреть здесь.
Часть I. В РАЮ ИЛЬ НА ЗЕМЛЕ можно найти по этому адресу.
Часть II. АНГЕЛЫ И ДЕМОНЫ можно найти здесь.
ЧАСТЬ III
ЛЮДИ И ПРОРОКИ
Забегаловка «У Мэган» совсем небольшая, да и выбор меню оставляет желать лучшего, но единственная на весь город – скорее уж посёлок городского типа, – и к вечеру в ней собирается едва ли не половина жителей городка, а вторая половина забегает в течение дня узнать новые слухи и сплетни или же внести свой вклад в их появление. Маленький городок, будто отрезанный от остального мира широкой полосой колосящегося поля ржи.
Пахнет отменно – сегодня на завтрак фирменные блинчики. А пока Лукас – единственный посетитель в такую рань – прихлёбывает чёрный, густой, как дёготь или нефть, кофе, то и дело обжигаясь и перебирая пальцами по краям быстро нагревшейся керамической кружки, и часто постукивает кончиком остро заточенного, пахнущего свежей стружкой карандаша о раскрытую перед ним записную книжку. Твёрдый чёрный переплёт и почти неисписанные, ещё пахнущие типографской краской страницы. Часы показывают начало девятого, но Лукас, как завсегдатай этого кафе, знает, что они вот уже семь лет как отстают на четырнадцать минут.
Сладко пахнет блинчиками. Дёргаются, жужжат, пытаясь вырваться, увязшие в клейкой ловушке навязчивые мухи, слетевшиеся на манящую сладость черничного джема.
Он такая же муха и хоть увяз куда крепче и надёжнее их, судьба его столь же незавидна.
Лукас пьёт кофе, смакуя каждый глоток, и ждёт, когда придёт время взяться за новую историю. След от его карандаша похож на приговор. Казнить, нельзя помиловать.
Непризнанный гений и прославленный писатель, он давно ждёт её, свою новую историю. Ждёт, когда откроет дверь, звучно прозвенев металлическим колокольчиком. Кашлянёт, привлекая к себе всеобщее внимание, и подарит ему новый смысл жизни. Их будет ещё много, этих историй – разных и скорбных, но эта – особенная. Пусть ему и не светит ни Пулитцеровская премия, ни даже заметка в вульгарной жёлтой газетёнке.
Мадлен – хозяйка закусочной, дородная женщина далеко в возрасте, но ещё не утратившая былой девичьей красоты, – по-матерински поощрительно улыбается ему от кассы, ловит его взгляд. У неё красивые, чётко очерченные полные губы, будто накачанные ботоксом, смешные морщинки в уголках постоянно щурящихся глаз и похожие на толстенькие обрубки пальцы с короткими, аккуратными ногтями. Её окружает облако самых немыслимых запахов, и когда Мадлен сама подходит, чтобы принести тарелку с горкой отдающих жаром печи и щедро политых черничным джемом блинчиков, Лукас на мгновение задерживает дыхание, не переставая улыбаться. Пахнет мукой и клубникой. Но тут хлопает дверь, зычно откликается колокольчик, и Мадлен грузно разворачивается, возвращаясь к кассе и оставляя после себя головокружительный запах сладких земляничных духов, выпечки, черники и денег. Всё гораздо проще.
У нового посетителя русые волосы до плеч, солнечные очки, сдвинутые на лоб, чёрная кожаная жилетка на голое тело и джинсы, художественно изодранные на коленях. Новое лицо всегда привлекает много внимания – тем более в таком захолустном городке, как этот, но незнакомец просто быстро оглядывается и быстрым шагом завсегдатая подобных закусочных направляется к витрине с небогатым ассортиментом выпивки. Виски в восемь утра не самый лучший способ начать день.
Лукас глядит на него с настороженным вниманием поверх чашки кофе, с вбитой долгой, несмотря на достаточно молодую внешность, жизнью привычкой. Если не знаешь о чём написать – оглядись по сторонам и наблюдай. То же касается и людей: движения, жесты, наклон и поворот головы, каждая мелочь – важно всё. А когда поймёшь это, осознаешь и сумеешь уловить в точности до мелочей, то и сможешь повторить…
Длинноволосый незнакомец, похожий то ли на хиппи, то ли на рок-гитариста, спустившегося со сцены, заказывает «Jack Daniels», ставший символом прославленной и распропагандированной Америки, не скупясь на чаевые и подмигивая выскочившей из-за кассы ещё несовершеннолетней и совсем не похожей на мать Лили. Лукасу этого не видно: новый посетитель не смотрит на него и садится за столик к нему спиной, но зато он имеет сомнительное удовольствие наблюдать, как девочка тут же заливается то ли смущённым, то ли озадаченным румянцем – поди разбери.
Лукас только наблюдает, пьёт кофе и кромсает тупым пластмассовым ножом и вилкой блинчики, и Мадлен сама утаскивает дочь, отправив её на кухню к Джеффу, благодаря золотым рукам и талантам которого закусочная, едва не закрывшаяся после трагической смерти прежнего хозяина – мужа Мадлен, снова работает и процветает.
У Уилла был суровый нрав и тяжёлая рука, и прежде по их маленькому городку ходили грязные слухи о том, что он горазд был по пьяни поколачивать жену, что подкрепляли расцветившие тогда ещё моложавое лицо ссадины. А ещё поговаривали, что название закусочной он дал в честь любовницы, ведь жену-то зовут иначе? Теперь такие же следы можно найти на запястьях и предплечьях Лили. Городок не знает, что миссис Мадлен МакКензи недалеко ушла от покойного мужа.
Через чистые, старательно вытертые ненужными тряпками и мятыми газетами окна на столики падают первые рассветные и оттого ещё прохладные лучи. Лукас смотрит вверх – в светлеющее небо с тёмно-синей, наливающейся золотом кромкой вдалеке, и вниз – на быстро исчезающие тени от крыш и фонарей на земле.
Лукас ни во что не вмешивается. Об этом знают все и уже давно не берут его в расчёт. Он наблюдатель. По сути и по жизни. Таково его предназначение. Однажды начертанное и так и не стёртое. Судьба, с которой бесполезно бороться.
Лукас помнит каждую из написанных им строчек книги, которую люди с подачи закулисных творцов истории нарекли Евангелием. Стоит закрыть глаза – и на внутренней стороне век даже ночью встают вырезанные на коже слова, сейчас почти утратившие значение, но не силу.
Шкварчит подлитое на раскалённую сковороду масло. На кухне раздается ругань Джеффа на обронившего нож неуклюжего поварёнка. Над мясом для будущих отбивных кружат, но ещё не спешат садиться жадные мухи.
Лишённый динамики, статичный, замерший в одном дне мир, живущий теперь только на разлинованных, с загнутыми уголками страницах безымянной книги.
Если сложить тысячу журавликов, можно загадать желание. Глупое, бесполезное поверье. Лукас, такой же плоский и бесполезный, как бумага, может сделать то же самое росчерком пера.
Плоский, бумажный мир фантазий и желаний, в котором нет никого, кроме него. Всего лишь жалкая подделка, несравнимая с тем, что происходит по ту сторону разочаровавшей и бесполезной замены. Наверное, то же самое чувствовал Бог, глядя на то, что творили его глупые дети с созданной для них Землёй. Разочарование пронзает острой иглой в самое сердце. Удар, от которого не оправиться. Творец слов, он не в силах создать что-то из ничего, но не оставляет попыток. Его семь дней длятся годами. Надежда – всё, что ему осталось вместе с рождающимся в скуке безумием. Его и раньше считали сумасшедшим, а кто он теперь, когда не в силах различить созданную им и созданную для него реальности? Какая настоящая, а какая его собственный вымысел? Он не видит между ними разницы. И там, и там он один.
На самом деле разницы и нет.
С сигареты недохиппи осыпается коричневый пепел – прямо на нелепую, излишне пёструю, прямо как сама Мадлен, скатерть.
Воздух вокруг сгущается, натягивается до звенящей тишины, но никто этого не замечает.
Бумажный мир из месяцами и годами продумываемых деталей и слов, идеально собранная мозаика из кусочков воспоминаний. Настолько тщательной и кропотливой была работа над ним, что теперь, когда Творец едва сам не слился со своим созданием, он кажется почти идеальным. Гладким и симметричным, как он и желал, когда начинал свою работу, самоуверенно решив, что уж ему-то удастся исправить ошибки, сделанные его предшественником.
Возомнивший себя Богом и впрямь оказался творцом, только у его творения, искусно подстраивающегося под желания своего создателя – даже самые неосознанные, оказался слишком идеальный характер.
Мир без оттенков, мир без чёрного, где даже белый слишком тёмный цвет. Мир, холодный и так и не ставший родным.
Очередная ошибка. Расплата за гордыню.
Тишина разбивается на осколки брызгами стекла и сразу заполняется гулом, кофе стекает на колени чёрными подтёками переслащенного.
Обиженно гундосит поварёнок, жалуясь с улыбкой выслушивающей его и тоже несчастной дочке хозяйки закусочной. Гремит сковородами Джеффри, у которого слишком много дел и слишком мало рук – вот уж где пригодилась бы Кали. Мадлен прекрасна и тиха, только громко щёлкает кассой, с шелестом пересчитывая наличность.
Среди этого буйства мыслей и действий неподвижен только он один.
Лукас мерно раскачивается под налетевшим со стороны рокочущего моря тёплым южным ветром, и его мир раскачивается вместе с ним.
Он дышит глубоко, всей грудью вбирая в себя запах соли и прелых листьев. Кажется, скоро будет дождь.
Солнце уже давно миновало зенит, и тени, длинные и вытягивающиеся, ползут по белому песку, подбираясь к нему, словно чьи-то жадные руки. У Лукаса нет врагов. Совсем. Ни здесь, ни там. Он не боится. Ведь остался лишь он один. Последний герой в игре на выживание.
Собственноручно сплетённый – на это в своё время ушли многие часы – гамак покачивается под весом его тела. Лукас наслаждается, не открывая глаз.
Мир наливается янтарно-красным, заполненный слепяще-белым солнечным светом то ли сквозь чисто вымытые окна, то ли сквозь лениво опущенные веки. В обоих мирах тишь и благодать. То, чего он когда-то искал, и то, от чего теперь не может сбежать.
Его истории скучны и циничны. У него уже давно не осталось бумаги, но мокрый песок с лёгкостью принимает в себя его Откровения, пока прилив не омывает берег.
Рай, от которого здесь только название. Клетка по сути. Шершавые стволы пальм похожи на ржавые прутья. И пути отсюда нет. Лукас никогда не слышал фразы «Tutte le strande partono da Roma»**. Для него все дороги ведут только сюда.
Мысли привычно скользят мимо, не отягощая вымученное сознание. Лукас дышит спокойно и ровно, но чувствует: что-то грядёт. На ясном синем небе ни облачка, только вдалеке по линии горизонта протянулась серая дымка.
Под расстёгнутой на груди цветастой рубашкой кто-то ползёт, щекоча чувствительную, обгоревшую на солнце кожу. То ли муравей, то ли гусеница. Лукас не торопится прогонять незадачливую букашку: рука поднимается медленно-медленно, тяжёлая, словно крест на Голгофе***.
Тот крест – для самого себя – тоже нёс лишь один человек, а Лукас, как и сейчас, стоял тогда в стороне, затерявшись в толпе, наблюдал и запоминал для своего самого великого труда. И слова, которыми он не раз убеждал себя, с тех пор как миновал третий день, что «так было нужно», никогда не находили в нём понимания.
Шелестят над головой на ветру пальмовые листья. Нет, это не листья, – понимает Лукас и открывает глаза. Фальшивый мир уплывает, затаивается на краю шаткого, неустойчивого сознания, съёживается испуганной дикой кошкой, сворачивается, как сгорающий лист бумаги.
Невидимые человеческому – и даже его – глазу крылья трепещут за спиной замершего позади человека ангела с серьёзным и суровым лицом. «Так было нужно», – снова напоминает себе он.
Лукас переводит взгляд на лицо человека и понимает.
На него смотрит его История.
ПРИМЕЧАНИЯ
* В качестве эпиграфа частично использован текст молитвы Господней. Полный текст можно прочитать здесь.
** «Tutte le strande partono da Roma" (лат.) - "Все дороги ведут в Рим".
*** Голго́фа или Кальва́рия — небольшая скала или холм, где был распят Иисус Христос.
продолжение от 08.03.11.
Кастиэль уже какое-то время стоит один, когда его слуха достигает знакомый, не раз слышимый после «смерти» Дина зов. Он ни разу не откликнулся на него за прошедшее с тех пор время, и если на Земле для Сэма миновало пять томительно-долгих лет, то для него, жителя Небес, месяцы превращались в года, а года в… Слишком долго.
Короткое, но оглушительно громкое, как бьющееся в ушах сердце, «Кас» разрывает крепко спаянную неживую тишину, возвращая в это место шорох сухой листвы и шум барабанящего по мокрому асфальту дождя.
Сейчас требовательно звавший голос звучит как никогда громко, и в нём больше нет ни отчаяния, ни злости, ни обвинения. Кажется, будто Сэм не кричит с Земли, а говорит прямо ему в ухо, стоя за спиной.
Тяжёлые свинцовые капли падают медленно и слово бы неохотно, будто небо, этим пасмурным вечером кажущееся совсем близким к земле, никак не может решить, чего же оно хочет. А чего тогда хочет Земля?
Кастиэль стоит один, запрокинув голову к разродившимся тяжёлым бременем тучам и подставив лицо под капли. Это как причастие. Он откликается спустя секунду – маленькое послабление самому себе, совсем по-человечески, не так ли?
Его исчезновение некому заметить. Дождь всё ещё идёт, набирая силу, и единственное сухое пятно на широкой дороге исчезает в тот же миг, как стихает шелест крыльев.
– Кас… – удивлённо выдохнул при виде возникшего прямо перед ним ангела Сэм, прежде чем изумление на его лице сменилось яростью. – Ты, ублюдок!..
Кастиэль огляделся по сторонам, стараясь не смотреть на искажённое злостью лицо Винчестера. За спиной охотника бушевало море, выплевывая на мокрый серый песок обрывки водорослей и морскую живность. Среди мелкой гальки, застряв и не сумев выбраться, трепыхалось бледное скользкое тело медузы. Здесь не было дождя, но солнце уже затянуло серыми тучами – будто непогода сама шла вслед за неугодным Небесам ангелом. Жара ненадолго спала, но стоило взойти солнцу, и своей незавидной участи медузе уже было не избежать.
Охотник вдруг вскинул руку и Кастиэль внезапно понял, что тот сейчас хочет сделать. Он уже не раз видел подобное: закатившие глаза, дёргающиеся под закрытыми веками, пульсация силы, противной Небесам и оседающая к ногам охотника выжженная изнутри человеческая оболочка. Вопреки обещанию, взятому Дином с Сэма, тот не отказался от того, что подарила ему данная во младенчестве кровь Азазеля, но теперь ангелы уже знали, для чего это было сделано, Люцифер снова гнил в темнице, а договор Михаила со старшим Винчестером связал их по рукам и ногам. Так что теперь Сэма никто не мог остановить – только он сам. Или Дин.
Эти пять лет Кастиэль старался не показываться младшему Винчестеру на глаза – с тех пор как объяснил тому, что Дин больше не вернётся. Но всё равно порой приглядывал: и за ним, и за Дином, не слишком ответственно подошедшим к своим старым-новым обязанностям.
Он не знал, могло ли получиться у охотника применить дарованные ему кровью Азазеля силы здесь, в Раю, против ангела, но если бы да, то уже никто и ничто не смогло бы спасти Винчестера от гнева испуганных архангелов.
– Сэм! Сэм, стой! – предостерёг он, не думая и даже не представляя, как странно всё это выглядит со стороны. – Я помочь хочу вернуть тебе Дина.
Кажется, Сэм услышал. Хотя руку он так и не опустил. Тонкие губы сжались в тонкую полоску, сделав складки в самых уголках отчётливее и скорбнее.
– Ты знаешь, где он? Кроули намекнул, что он здесь, в Раю, – волнуясь, тряхнул головой, отбрасывая отросшую чёлку Сэм, тем не менее не отводя от неподвижной фигуры ангела злого взгляда.
– Кроули? – озадаченно нахмурился ни разу не встречавшийся с этим демоном Кастиэль. Но зато он был немало о нём наслышан – в основном от Дина, не скрывавшего, кто надоумил их попытаться застрелить Люцифера из кольта и кто помог выследить Мор. Так что выпаленное в запале имя дало важную подсказку. Ниточку, потянув за которую можно распутать весь узел. – Не понимаю о чём ты.
Сэм не слушал. Внутренности жгло и крутило, а его самого, будто акробата-канатоходца, шагающего по режущему босые ступни тросу, бросало из стороны в сторону, не давая достичь сейчас столь жизненно необходимого внутреннего равновесия. Обжигающий холод и жаркое пламя. Свой Ад и свой Рай.
Он опустил подрагивающую от напряжения руку, но кончики пальцев всё ещё пощипывало – словно он только что окунул руку по локоть в прорубь.
– Где Дин? – требовательно повторил Сэм. Сердце бухало в ушах, и проклятая демонская кровь горячей волной раскатывалась по телу. Вызванная и загнанная внутрь сила пьянила, кружила голову как наркотик. Именно поэтому Сэм, наученный горьким опытом, старался как можно реже её использовать, но отказаться до конца так и не смог, хоть и обходился теперь без крови, смирившись с гложущей череп изнутри болью.
Ева, восемь лет назад убитая Джейком в Колд Оук*, была права. Упорство окупилось сторицей. Сэм не вызывал демонов, по-прежнему предпочитая на них охотиться, и его теперешние возможности не шли ни в какое сравнение с тем, что давала ему демонская кровь, которой щедро питала его Руби, как мать, вскармливающая дитё грудным молоком. Но ведь ангелы-то этого не знали. Никто не знал. Кроме Чарли, но тот уже давно был мёртв и наверняка бесследно затерялся. Сэм надеялся, что он в Раю. Чарли заслужил этого больше, чем кто либо другой.
Слишком улыбчивый и слишком весёлый, тот каким-то образом остался прежним после постигшего его семью и друзей несчастья. Сэм узнал о том, что случилось только через несколько месяцев после того как они начали охотиться вместе. Чарли тоже его не спрашивал, и за три года совместной охоты между ними ни разу не заходило речи о Дине ил Апокалипсисе. У Дина не было могилы, потому что не было и тело, поэтому раз в год Сэм в одиночестве возвращался в Лоуренс. Он проводил там несколько часов, стоя над могилой с пустым гробом, и мысленно разговаривая с Дином. Он не знал, а Кас так ни разу и не откликнулся, не объяснил, почему брат сделал то, что сделал, ускользнув из номера посреди ночи и так больше и не вернувшись, поэтому, стоя здесь и порой чувствуя неощутимую поддержку отца и матери, Сэм пытался сам придумать, почему всё произошло именно так. А потом, так и не найдя ответа, он возвращался ожидавшему его Чарли. Тот не задавал вопросов, но в такие, если не намечалась охота, они оба выбирались в бар, чтобы напиться в хлам.
Сэму, потерявшему снова пожертвовавшего собой брата, было нелегко с таким напарником, но он привык. Чарли был последним человеком, которому он доверял.
– Скажи мне, чёрт возьми! – позабыв обо всё на свете, кроме сосущей пустоты тех дней, когда одна потеря наслоилась на другую, рявкнул Сэм и, двумя шагами преодолев разделявшее их расстояние, схватил Кастиэля за отвороты не застёгнутого плаща, едва не вздёрнув того над землёй.
– Он больше не твой брат, – высвободившись из хватки охотника и сделав шаг назад, устало предупредил Кастиэль. – Когда он сказал мне, что ты умер, то мне показалось, что он почти стал прежним, но я ошибся, – и добавил, совсем по-детски признавшись: – Не люблю ошибаться.
В другое время Сэм бы и рад был вместе с братом посмеяться над так дико смотревшейся беспомощностью на лице ангела. Теперь же… Снова находясь в Раю и зная, что Дин где-то здесь – и был рядом всегда! – Сэм чувствовал себя куда более беспомощным. Не охотником. Не Винчестером и даже не братом. Обычным человеком. Но он всё же Винчестер – всегда был, есть и всегда будет, как бы порой сам он не желал обратного, представляясь людям под вымышленными именами и прикрываясь лживыми личинами. И эта обычность, которую он когда-то страстно желал, теперь для него не более чем слово.
Винчестеры не сдаются, и если у кого и есть шансы достучаться до Дина, то только у него. Сэм давно уже не был оптимистом и, конечно же, не верил, что брат узнает и вспомнит его с первого взгляда. Кас считал, что вернуть Дина уже невозможно, но он был ангелом и всего лишь другом – если ангелам было доступно это чувство. В тёмных глазах и залегших под ними морщинках притаилось беспокойство, и Сэм смягчился. По крайней мере, одному ангелу это чувство точно было знакомо. Но Сэм всё равно всегда был для Дина большим, так же как и он для Сэма.
Они были братьями и вместе их держали не только пресловутые кровные узы. Сэм знал, что Дин ни за что бы не отступился и сделал бы всё, чтобы вернуть себе прежнего брата. А разве он сам мог бы поступить иначе, особенно сейчас, когда знал, что тот жив и всегда оставался рядом с ним, отделённый лишь тонким покрывалом невидимости? Кас просто молча ждал решения Сэма. О том, каким оно будет, он знал и так – для этого не нужно было быть пророком.
Знал и уже принял как факт, что поможет во что бы то ни стало и чего бы это ни стоило – ему.
Все его попытки вернуть Дину его прежнее, утерянное в выжегшем его изнутри сиянии дарованной благодати «Я» не увенчались успехом. Возможно, он только ухудшил дело, в попытках вернуть друга создав нечто новое. В вои первые дни ангелом Дин был всё равно что глина – мягкая и податливая, из которой хороший умелец может вылепить что угодно по своему вкусу.
Дин потянулся к Кастиэлю, с первого взгляда невзлюбив Захарию – от встречи с Рафаилом его поначалу удавалось уберечь, – и лишь поэтому он постоянно вглядывался в насмешливое лицо, тщась отыскать там то, чего уже не было.
На лице Сэма буквально светится яркими неоновыми буквами надпись, свидетельствующая о фамильном винчестеровском упрямстве, перед которым бессильны даже демоны. Кто такой Кастиэль, чтобы перечить этому?
– Хорошо, я помогу тебе найти Дина, но ты должен понять сразу, Сэм, – попытался он ещё раз объяснить ситуацию. – Сейчас Дин знает тебя только как своего подопечного, поэтому не тешь себя надеждой, если он узнает тебя. Для него ты всего лишь брат Дина Винчестера, заключившего договор с Михаилом и погибшего в схватке с Люцифером.
И жёстко добавил, без сожаления заметив, как, будто от удара палкой, болезненно дрогнул, отреагировав на это Сэм:
– Обуза.
У Винчестеров была своя длинная история, связанная с этим словом.
Ещё будучи всего лишь ребёнком, но уже зная об охоте отца и брата, Сэм отчаянно и вместе с тем страстно желал охотиться с ними на равных, но вместо этого просиживал штаны в номере очередного отеля, томясь неизвестностью, слепо глядя в рябящий телевизор и чувствуя себя обузой.
Недаром говорят: бойтесь своих желаний.
Потом мечты сбылись, став реальностью – грязной и кровавой, но и тогда Сэм по-прежнему был обузой, всегда оставаясь за спиной отца или брата. Тогда он уже не чувствовал себя обузой, только страх и мелкую дрожь в сжимающих неподъёмно тяжёлый дробовик руках. Ему было четырнадцать.
Потом он сбежал.
Потом исчез отец. И теперь Дин, а не он чувствовал себя не нужным своей семье.
И снова – по замкнутому кругу, но кому как не ангелу знать об этом? Кастиэль умел бить, чтобы достичь цели. Единственное, за что он мог сказать братьям «спасибо».
– Поэтому, прежде чем искать Дина, – или, если вдаваться в подробности, позволить ему себя найти. Кастиэль не сомневался, что уже сейчас тот должен был явиться к Захарии и доложить о произошедшем. – Нужно выяснить, что от тебя хотели демоны. Сэм?
Правильный вопрос, но не его следовало задать сейчас.
Он не привык просить о помощи, а если требовалась помощь Винчестеров, то проще было окольными путями подстроить всё так, чтобы они сами сделали всё как ему нужно.
Мог ли Сэм ему помочь? Мог ли он помочь Сэму?
Охотник не ответил. Радость от известия, что Дин жив, затмило осознание, что теперь они действительно чужие друг другу.
Чем Кроули, обещавший взамен услуги вернуть брата, мог помочь ему из своих адских владений? О нынешних возможностях старого знакомого Сэм знал немного: слышал пару словечек то тут, то там от встреченных на охоте демонов. Другие охотники – те немногие, которым он всё ещё доверял, единогласно сходились во мнении, что внизу назревает что-то крупное. В таком случае теперь следовало трижды подумать, прежде чем исполнить свою часть договора, не заверенную ничем, кроме его слова.
Слово стоит не много.
Слово бесценно.
Оно ломает жизни и сокрушает города. От него не стоит отказываться.
Сэм взглянул на ожидающего его ответа растрёпанного ангела. Тучи, подгоняемые налетевшим со стороны океана ветром, стягивались всё быстрее, и Кастиэль, безмолвно замерший на фоне темнеющего неба казался небывало грозным. Наверное, Кас знал, что такое эти тридцать серебренников. Наверное, он мог бы сказать, на что они сдались демону. Наверное, его порадовало, если бы он знал, кто настоящий заказчик. Наверное, тот хотел остаться не узнанным.
– Ты знаешь, где можно найти Луку? – отведя взгляд в сторону, ограничился Винчестер.
Кастиэль кивнул, ожидая продолжения. Закапало. Но больше уже сказанного Сэм говорить пока не собирался. Не сейчас. Рано.
– Сможешь доставить меня к нему?
Ещё кивок и нахмуренные брови. И протянутая рука, невесомо лёгшая ему на плечо.
– И… Кас, если тебя потом накажут за помощь мне, скажи, что я не оставил тебе выбора, – добавил Сэм. Предупредил. Снял груз с отягчённой грехами души.
А затем в глазах на миг потемнело, и океан исчез.
ПРИМЕЧАНИЕ.
* Колд Оук, Южная Дакота – выдуманный для финального поединка между экстрасенсами, заселённый призраками городок из серии 2х21 и 2х22.
продолжение от 09.05.11
Дина пропустили без очереди – нужно было только тихим шёпотом упомянуть, что дело касается Винчестера. Этого было достаточно, чтобы один из ангелов, сияющий нетронутым идеально белым и ровным светом благодати – видимо, никогда не спускался на Землю, прислуживая Рафаилу и прочим высшим чинам, – провёл его в кабинет через потайную дверь.
На фоне белых стен, холодных, всегда осуждающих ликов святых, глядящих с икон, и золота затянутый в тесный строгий чёрный костюм Рафаил был единственным тёмным пятном, выглядя вдвое более внушающим, чем обычно. Плечи свело недобрым предчувствием, словно враз севшим костюмом, а в лицо дохнуло холодком, когда архангел отложил бумаги и, сложив руки на столе, поднял на него глаза.
Да, не вовремя он заявился. Таким радостным шеф был только когда рядом случался Дин, поэтому тот старался как можно реже попадаться шефу на глаза. Получалось, увы, не всегда. И почти каждый раз, когда Дину волей не волей приходилось переступать порог этого кабинета, в этом была вина Винчестера. Этот раз исключением не был.
– Дин. Давненько ты сюда не захаживал, а где друг твой Кастиэль? – заговорил тот. Дин пожал плечами, про себя удивившись тому, что тот помнит его имя. Только это, наверное, уже паранойя, если ему везде начинает слышаться не произнесённое вслух «Винчестер». Он тоже хотел бы знать, куда подевался Кастиэль. И после того как тот смылся, затерявшись среди бесчисленных кусочков Рая, и потом, после сводившей его с ума беседы со Жнецом, Дин пытался его отыскать, но тот, очевидно, не хотел, чтобы его не нашли. Он и не смог.
– Мне доложили, что у нас проблема.
И ещё какая. Дин кивнул, подтверждая.
– Да.
– Снова Винчестер?
– Да.
– И что с ним?
– Что произошло? – тихо, но отчётливо повторил Рафаил так, что стало ясно: во второй раз вопроса не последует.
У Рафаила, как и у его истинного сосуда очень тёмные глаза с ярко-белыми чистыми белками. Дин не удивлён, когда белизна превращается в сияние. Ему далеко до бесследно пропавшего Михаила, но при взгляде на просачивающийся наружу истинный облик архангела Дину почему-то хочется зажмуриться. У Рафаила не белые крылья.
Дин не боится, ему нечего скрывать, но его пробирает дрожью, когда он думает, а есть ли что скрывать Кастиэлю. Он не знает. Значит ли это, что нет? Навряд ли, ведь недаром тот сторонится Рафаила так старательно, что со стороны это похоже на бегство. Дин снова врёт ради него – не в первый раз. Просто сегодня он здесь не из-за него.
– Винчестер мёртв. Убит охотниками, – быстро и сухо ответил Дин. Не потому что времени оставалось совсем немного и не потому что слишком долго он провозился, пытаясь решить проблему в одиночку. А потому что слишком жёстким стало лишённое эмоций лицо архангела. И благодаря этому почти силой вырванному ответу Дин уже почти сам верит, что ему нет никакого дела до Сэма. Самовнушение мощная штука, это ещё по телевизору говорили. Дин согласен, ведь он тоже почти верит. – И я почти уверен, что там не обошлось без демонов.
– Сера? – вскинулся Рафаил, ощутимо напрягшись в ожидании ответа. Только войны с демонами и не хватает. И снова по вине Винчестера. Тот просто не имел права умереть вот так. А ещё лучший охотник. И куда смотрела все хранители?..
– Ни следа, – нехотя признался Дин. Серы и в самом деле не было, даже когда он сломя голову нырнул в прошлое. Были только люди. – Но я уверен, что кто-то из них был там, когда убили Винчестера.
Рафаил молчит долго, достаточно долго, чтобы сделать какой-нибудь – какой? – вывод и принять решение – какое? Дин сам не замечает, как начинает нервно барабанить пальцами по столу: таким простым и таким человеческим жестом. Зато на него обращает внимание Рафаил.
Дин глубоко вздыхает, успокаивая частящее как безумное сердце – ангел с аритмией, да это просто смешно. А разве ты не согласен с тем, что сошёл с ума, Дин? Он согласен, ещё как. Даже не спорит.
– А где в тот момент был ты, Дин? – вдруг спрашивает Рафаил. Вспомнил всё-таки. – С Кастиэлем?
– Нет, – как ни в чём не бывало врёт Дин. Он лжёт, и это ясно обоим.
Дин не привык быть один – он никогда не был один. А сейчас перед ним архангел Рафаил, возглавляющий Небеса, Кас нужен как никогда, а он… один.
– Я был на Земле. В баре.
Рафаил морщится и встаёт, но уж лучше так, чем сдать Кастиэля и его странноватого знакомого Эша. И всё же архангел молчит: не обличает в очевидной им обоим лжи. Так повелось уже давно: с тех пор как Дин после своего первого раза на Земле повадился сбегать туда при каждом удобном случае, а уж потом, когда его подопечным стал Винчестер так на это и вовсе стали закрывать глаза, хоть и знали почти все. Дурной пример безнаказуемой вседозволенности для остальных ангелов, и Рафаил всё крепче сжимал в кулак, затягивая незримую удавку на шее тех, кто был так же близок к ослушанию. Он, с самого начала с опаской отнёсшийся к договору Михаила и Дина Винчестера старался как можно меньше и реже воздействовать на почти не отличающегося от прежнего себя новоявленного ангела. И правильно, кстати, делал, в чём не усомнился ни разу. Единственное, о чём Рафаил сожалел, так это о том, что проморгал и пропустил момент, когда Дин «познакомился» с Кастиэлем.
Из человека получился отвратительный гибрид, противное богу и столь же порочное, как и демоны существо. Дин Винчестер. Предпочитая не связываться с ранее доставившим немало проблем старшим охотником, Рафаил, тем не менее, всегда был внимателен, постоянно наблюдая за злоключениями братьев. Как же его забавлял порой вусмерть пьяный младший Винчестер, оплакивающий своего якобы покойного брата и не подозревающий о том, что тот сидит буквально плечом к плечу рядом с ним, отстранённо скользя взглядом по человеческим женщинам. И, конечно же, куда более часто – очень-очень – глядя в довольную и наглющую физиономию Винчестера-старшего Рафаил лишь благодаря всплывающему в памяти просящему голосу Михаила, говорящего о договоре, сдерживался от того, чтобы не сказать больше, чем может. Пути Господни истинны, но как же они неисповедимы!.. Люди и впрямь не способны к обучению, а некоторые не учатся даже на своих ошибках.
С другой стороны, такое поведение старшего Винчестера – теперь уже просто Дина – частично было им только на руку: чем больше времени тот проводил в пропитавшихся пивом, потом и пороком барах, тем чаще Сэм оставался без защиты, и тем меньше можно было опасаться, что этих двоих снова магнитом притянет друг к другу. Это не было хорошо для договора, свидетелей которому не было, но мелкое злорадство мог себе позволить даже архангел. Тем более что в отсутствие назначенного ангела-хранителя за Сэмом всё равно краем глаза присматривали чужие ангелы на подхвате. Но и продолжаться вечно – пусть даже и всего оставшиеся младшему Винчестеру взвешенные и отмеренные* восемь лет – так больше не могло.
Рафаил смотрит на Винчестера и вспоминает миг Творения и последний, завершивший его штрих. Преисполненный счастья и осиянный радостью миг, и сколько бы людские учёные не говорили об эволюции, кому как не тем, кто видел первых людей судить о том, как далеко они зашли, отдалившись от Адама и Евы.
Дин такой же как все люди: слишком человек, чтобы быть ангелом, и знает он это или нет, но слишком многое держит его на Земле, а Рафаил не Сизиф, он слишком устал нести некогда им же самим взваленную на себя ношу.
Договор архангела и человека.
Рафаил поначалу смеялся, когда услышал об этом, но уж слишком больным и серьёзным был всегда прямой взгляд Михаила, когда тот говорил об этом. Случайностью ли было его исчезновение, решил ли он, что с него хватит или, когда-то уже низвергнув брата по отцовскому приказу, на этот раз не смог не последовать за ним? Как никто не знал, как вышло, что Дин Винчестер согласился впустить в себя Михаила, так никто не видел и того, что произошло среди могил на старом кладбище рядом с Лоуренсом.
Договор, принёсший победу, но слишком многих оставивший недовольными. А всё Михаил, такой же самоуверенный, как и все Старшие. Рафаил слишком измотан и устал, чтобы радоваться. Он ни с кем не делится ни своими мыслями, ни своими сомнениями, но он тоже хочет – жаждет, – чтобы всё поскорее закончилось, и, если уж на то пошло, то не лучше ли начать с последнего оставшегося Винчестера?
– Что мне делать? – спрашивает никуда не девшийся Дин.
Они ангелы, первое творение Господа, привыкшие считать себя совершенными, но как же они одиноки!.. Рафаил совсем один – и как же ему не хватает упрямого, твердолобого, «огнём и мечом разящего» Михаила, а о том, куда подевался Гавриил до сих пор не знает никто. А ведь всё закончить так легко и просто…
– Ничего, – вымученное, но давшееся неожиданно легко решение. Значит, правильное. – Ты и так уже всё сделал, Дин. Остальное за тебя сделают другие.
– Но… – попытался возразить было Дин, но наткнулся на острый взгляд и замолчал.
В Дине же слишком много от человека – «спасибо» Кастиэлю, удружил! Он видит только то, что хочет видеть.
Он видит, как пышет гордостью и торжеством Рафаил и не замечает ни пустой взгляд архангела, ни сжавшихся кулаков – своих. Стоит, шатаясь, и смотрит так, будто видит впервые. Или наоборот, будто только что прозрел, увидев, наконец, то, чего не видел раньше.
– А Михаил? – осторожно воззвал к инстинкту самосохранения начальства Дин. И с чего, спрашивается, его за язык потянуло? Ну, как обычно же. Рафаил огрел взглядом как дубиной – куда больше, чем нужно, чтобы отделаться от напрасно беспокоящей мелкой мошки. Дин был о себе иного мнения, но промолчал.
– А что Михаил? – с неожиданно пробившейся таки в голос горечью ответил архангел, и Дин осёкся, не осмелившись перебить. Он видит только то, что хочет. – Он исчез, как и Отец. Может, он даже угодил в клетку вместе с Люцифером. Об этом уже можно только гадать, – и ещё один тяжелый и долгий взгляд на застывшего ангела. На этот раз в этом взгляде не пренебрежение, на этот раз в нём – обвинение. Только в чём по мнению Рафаила виновен Дин?..
– Но если мы не вернём Сэма, то это будет прямым нарушением договора с Винчестером!
Взгляд шефа из тяжёлого стал острым. Это уже не дубина, это клинок архангела.
– Это имело бы значение, если бы они узнали об этом, – с нажимом произнёс Рафаил. – Винчестеры мертвы. Оба. Ясно?
Дин кивнул. Логика Рафаила и в самом деле была ему понятна: для Небес и для него в том числе было бы лучше, если бы Сэм Винчестер раз и навсегда исчез с их радаров. И, говори уже прямо, Дин, это было бы лучше и для Сэма. Разве не об этом должен думать хранитель своего подопечного?
Только что-то вдруг со страшной силой сжало горло, не дав выдавить согласие. Да так, что если бы Дину нужно было дышать, он бы тут же задохнулся.
– Можешь идти. Я распоряжусь разыскать твоего Винчестера.
«Он не мой!» – чувствует необходимым возразить Дин, но не делает этого. Они оба хорошо чувствуют ложь: как чужую, так и собственную.
Дверь за ним закрывается.
Дин не ушёл далеко – лишь завернул за угол, и вовремя: почти сразу же в кабинет проскользнул один из этих вездесущих, но чертовски легко остающихся незамеченными низших херувимов. Дин метнулся обратно к двери с такой скоростью, что сам не заметил, как распахнул крылья. Перья мазнули по белоснежно-белым стенам, оказавшись слишком тёмными по сравнению с ними. Дин даже не обратил внимания на сменившийся окрас, ещё не такой тёмный как у Каса, но уже выдававший… Что? Грех? Сомнения? Неосознанную близость к падению?..
Он, конечно же, успел, ухватился в последний момент пальцами за самый край, едва не прищемив, и аккуратно отпустил, приникнув ухом к двери.
– Что вы намерены делать? – приглушённо прозвучал незнакомый, нездешнее спокойный голос и Дин не без удивления понял, что это говорит тот самый херувим, бессловесный, незаметный и всегда безукоризненно исполняющий все распоряжения Рафаила. Бесчувственное орудие, едва ли не более идеальное, чем сокрушающие и выжигающие города архангелы.
Дин огляделся по сторонам, продолжая вслушиваться в тихий ответ Рафаила и стараясь не пропустить ни слова, и презрительно скривился. Эти… младшие… существа всегда вызывали у него смесь жалости и отвращения. И если непогрешимость архангелов была не более чем мифом, то сияющая почти девственной чистотой благодать херувимов была подлинной.
Только в языке людей существовали слова для описания чувств, и если Дин ничего не путал, признаваясь в этом самому себе, то он… ненавидел херувимов. За что? За то, что находясь рядом с ними он как никогда чётко видел мутные пятна в свернувшейся в груди Кастиэля благодати. На себя он не смотрел. Зря?..
– То, что давно следовало. Найди Винчестера и убедись, что он не сможет найти пути обратно на Землю, как в прошлый раз. И доведи до его сведения, что ему ни к чему искать здесь своего брата.
Рафаил не понижал голоса – не считал нужным, не думал, что у Дина – или кого-нибудь ещё – хватит наглости подслушивать у него под дверью? Дин слушал, приникнув к двери, и впитывал слова как губка, сжимая руки в кулаки и дрожа от ярости.
– Может, будет лучше передать его демонам? – мягким стелющимся голосом предложил собеседник.
Дин вздрогнул: не столь от прозвучавшего только что предложения, сколько от изменившегося до неузнаваемости поведения херувима.
– Было бы неплохо, – хмыкнули в ответ за дверью. Дин напрягся. – Двух Винчестеров слишком много, а уж если Дин найдёт брата или Сэму удастся до него достучаться…
Внутри тонкой предупреждающей трелью звякнул колокольчик: «Отойди от двери, Дин. Не слушай их, Дин. Не ищи Сэма, Дин». И там же, внутри, натянутой струной, привязавшей его к этому месту, дрожит страшное, с точностью до наоборот внушающее: [/]«Стой, слушай, ищи». [/i]
От любопытства кошка сдохла, Дин, знаешь?
Только поздно уже. И, и…
Так рушится целый мир. Расходятся, разбегаются во все стороны сначала мелкие, а потом всё более ширящиеся трещины-провалы. Так на части раскалываются планеты в кино. Мир мёртв и тих. Дин один, и на тупых осколках нет никого, кроме него. Дин не знает, сколько времени он вот так стоит, позабыв обо всём, кроме того, о чём наоборот предпочёл бы не знать никогда.
А предпочёл бы? Точно? Хоть себе-то не ври, Дин. Ты хотел знать то, о чём до этого только догадывался и о чём тебе прямо говорила только Тэсса. Потому и пришёл к Рафаилу, потому и спустил на Винчестера всех собак – ангельских безжалостных питбулей. Потому и не ушёл сразу. А теперь уже поздно идти на попятный и ты знаешь это, Дин. Внутри кто-то смеётся, заходится не злым смехом, в котором нет ничего безумного. Это смеётся Дин. До колик в животе, до слёз на глазах. В ушах звенит, переворачивая внутри целые пласты его равнодушный голос бездушного херувима. Дин смеётся, он уже не подслушивает, а идёт, не в силах оторвать плеча от шаткой и такой белой стены, что аж режет взгляд. В этой обители, сосредоточившей в себе всю изначально вложенную в ангелов суть, Дин Винчестер впервые чувствует себя чужим. Отторжение приходит в первый же миг понимания. Дин ощущает себя ржавчиной на когда-то чистом и ярком металле. Он отслаивается со скрежетом, через силу. Конечно же следы остаются, иначе и быть не может: неглубокие борозды – то, что осталось от него. Только вот… какой Дин так себя ощущает?.. Так отличаются Земля и Небо, так похожи друг на друга ангелы и люди… С недавних пор Дин уже не видит между ними разницы.
Хочется запустить в себя руку и выдрать из души – если она у него есть – и из памяти новое, ненужное знание, а из груди то, что принадлежало не ему, но внезапно стало от него неотделимым.
Дина ещё хватает на то, чтобы пройти по длинному коридору и выйти из здания с прямой спиной. И только когда белые, как в больнице стены остаются позади, за закрывшимися за ним дверями, позволяет себе без сил опуститься на землю. Это безумие, – крутится в голове одна-единственная мысль. Даже думать об этом невыносимо, но, как водится, не думать о парящем над лесом дышащем огнём драконе невозможно. Он и думает, вспоминает, прокручивает вдруг получившие объяснения оговорки Кастиэля и панибратское отношение Эша – тот ведь тоже прежде был охотником, – и отношение к нему Рафаила, и, наконец, апогей сегодняшнего открытия: почему именно его сделали ангелочком на плече Винчестера. Не в наказание, как он всегда считал, а честно исполняя свою часть договора. Только вот интересно, а знал ли Дин Винчестер о том, что потом ничего не вспомнит о брате, ради которого он пожертвовал всем? И стоил ли тот всех этих жертв?
«Эй, так знал?» – не особо рассчитывая на ответ, обратился Дин к той части себя, которая всё чаще давала о себе знать мучительной протяжной болью в груди. Так болит сердце, когда оно есть. Полезно узнавать о себе новое, правда, Дин? Тип внутри него, обычно такой болтливый, когда рядом Винчестер – Сэмми-Сэм – в лучших партизанских традициях хранит молчание, только всё отчётливее лёгкой щекоткой отдаётся внутри, в голове, чужое присутствие. От этого ощущения Дина выворачивает желчью прямо в грязь, на чётко отпечатавшийся след чьего-то ботинка. Винчестер внутри старается не шевелиться, молчит, и от этого понимающего молчания Дин рвёт снова и вдруг пробивает на хохот. Он смеётся, поднимаясь на подрагивающие ноги, даже не заботясь о том, чтобы отряхнуть испачканные в грязи колени. Смех дерёт горло наждачкой, но даже сейчас Дин понимает, что послушаться приказа – не сможет.
«Ну, нам не впервой нарушать приказ, так ведь, Дин?» – зло смеётся Дин. Благодать сияет серым порченным светом. Ангел, когда-то бывший человеком и ангел, пусть и ненадолго, почти ставший человеком. Неудивительно, что они с Касом нашли общий язык. Или просто Кастиэль, слишком давно присматривающий за братьями и знающий обоих как облупленных – его он тоже знает? – и далее решил играть привычную роль стража? В этот миг, ослеплённый непривычным, едва ли не впервые испытанным страхом, обидой, злостью и примесью неразличимого, но ощутимо чужого – благодарности, недоумения, нежности? – он даже не вспомнил, что когда-то сам, первым, навязался Касу. Сейчас-то что толку гадать? Нужно что-то делать, как-то избавиться от присутствия человека у себя в голове. Дин Винчестер мёртв. И лучше чтобы так оставалось и дальше. Человек с ним согласен, он тоже устал и заслужил своё право на отдых и забвение. Но перед этим у него, как и у Дина есть одно дело. Найти Сэма. И Кастиэля. И почему-то Дин – они оба – думают, что где будет один, там найдётся и другой. Щекотка – саранча в голове – почти прошла, стала почти привычной: так привыкают к тараканам на кухне, когда никак невозможно от них избавиться. Собственные мысли звучат теперь то будто бы с отголосками эха, словно он в горах и каждое его слово возвращается издалека, произнесённое таким же чужим-своим голосом, а то будто сквозь толщу воды, когда даже руку поднять со дна – невозможно.
В голове зияющая пустота – как чёрный, выжженный, выгоревший в считанные дни лес, превратившийся в пустыню. И в этой пустыне, пустой и бесплодной, он стоит утопая босыми ногами в слое пепла.
Дин стоит, поминутно пошатываясь, сосредоточив всего себя на разорванных смертью Сэма связывающих их прежде узах. Внутри нервно дёргает, поторапливая, Дин Винчестер. Ангел старается, не отвлекаясь на беспокойного человека в себе, надеясь, что когда он найдёт и вернёт – как-нибудь – его брата обратно, то тот наконец-то оставит его в покое. Дин думает об этом, и в мыслях его есть и страх, и надежда.
Прежде иного ответа на вопрос, почему Кас так хлопотал о Сэме и почему Тэсса назвала его именем Дина Винчестера у него не было, кроме единственного и очевидного. Она ошиблась. О другом же, менее вероятном, но о котором даже думать было болезненно и неприятно, Дин раньше не думал. Не хотел. А ведь если… правда? А если именно поэтому Кастиэль вёл себя с ним так странно в последнее время? Ведь из всех ныне живущих, будто то Небеса или Земля, за исключением двух охотников, именно он знал старшего из братьев Винчестеров лучше всех. Трудно, наверное, на месте старого друга видеть незнакомца?
Теперь всё иначе.
Каково чувствовать себя преданным?
А каково чувствовать себя не самим собой?
Дин не думал, что когда-нибудь ему доведётся это узнать.
Кас… лучший и единственный друг… который, возможно, знал всё это, но ни разу не сказал напрямую, как сделала Тэсса. Было ли это предательством? Или же так тот хотел уберечь друга от шокирующего открытия?
И главный вопрос: что с этим делать, и как и у кого выяснить всю правду? Раньше Дину казалось, что Кастиэль – единственный, от кого он ни разу не слышал ни слова лжи. Теперь же, как оказалось, выяснилось, что ему не просто лгали в лицо, жестоко умалчивая. Думать о том, что изменило бы это знание, Дин пока не пытался, справляясь с обрушившимся на него грузом. Ему просто нужно было знать. И узнать от того, кому можно было верить. И если подумать, то ведь не простым совпадением или внешним сходством случайного сосуда – а везение ли тому причина, что ему досталось именно это тело? – можно объяснить то, как Винчестер, почему-то увидев его, произнёс его имя. Или это было имя его брата? В голове даже не каша – опилки, и внутри, всё ширясь с каждым мигом, разрастается выжженная, пеплом обсыпанная пустыня.
Он уже знает, что ничего не выйдет, не получится, что всё – неправда, – но продолжает отчаянно и упрямо цепляться за придуманную им же действительность. Зарываться в уютную и податливую землю, как крот.
Нужно с этим разобраться. Не завтра – сейчас, немедленно. Разобраться с Винчестером раньше тех, кого отправит за ним Рафаил, и узнать, где правда, а где ложь.
И ещё ему нужно найти Каса.
ПРИМЕЧАНИЕ:
* Отсылка к Meneh, meneh, tekel, upharsin – по библейскому рассказу (Дан., V, 25—28), во время пиршества царя вавилонского Валтасара и поругания его над священными сосудами, принесенными из иерусалимского храма, появилась кисть человеческой руки, которая начертала перстом на стене какие-то слова. Когда никто из вавилонских мудрецов не мог ни объяснить, ни даже прочитать написанного, призван был пророк Даниил; по его изъяснению слова эти означали: «Вот и значение слов: мене — исчислил Бог царство твое и положил конец ему; Текел — ты взвешен на весах и найден очень легким; Перес — разделено царство твое и дано Мидянам и Персам».
Суровый аффтор так суров и жесток, что забыл предупредить, что в этой части почти нет никого из канонных персов, а Сэм и Кас исключительно как фон. Разрешается не читать. 
Итак, UPD от 17.07.11
– Так ты и есть Лука? – глухо спрашивает у него Винчестер. Это не вопрос даже, нет. Он и так знает, к кому привёл его ангел.
У Лукаса нет зеркала, кроме морской глади, но он часто видел себя в своих видениях. Он понимает недоверие охотника: не того обычно ожидают от человека, который может тебя спасти. Он, правда, понимает и не обижается. Что странно – на хмуром застывшем лице ангела нет ничего из того, что выказывали порой являющиеся к нему ангелы. Это и приятно, и странно. Что-то давно, кстати, их здесь не было. Видимо, нашли новую замену. Кастиэль – Лукас знает и его имя – тоже бывал здесь прежде, но тогда он безмолвно стоял позади ангела с суровым женским лицом и не сдерживал ничём не замутнённое и оттого ещё сильнее режущее слезящиеся с непривычки глаза сияние.
Лукас кивает и улыбается – не человеку, а ангелу. Почему-то ему кажется, что тот поймёт. Он улыбается, но вопреки, а не потому что. Просто он слишком устал. Слишком долго ждать и слишком тяжело жить одному и знать – ты уже мёртв и не в аду лишь потому, что всё ещё зачем-то нужен. Зачем – тогда не знали ни ангелы, ни он.
– Да, – он сначала кивает и только потом решает, что может и ответить вслух. Лукас не делает ничего: шевелит губами, вторя самому себе, а горло само рождает складывающиеся в слова звуки. Голос – незнакомый, скрежещущий дерёт отвыкшее от невыдуманных разговоров горло. Лукас слушает его как любимую песню. – Здравствуй, Сэм.
Мальчик, юноша, мужчина. Лукас знает о своей Истории всё и хоть никогда прежде не видел его лица, сразу узнаёт обоих. Сэм Винчестер. Поэтому он не удивляется и воспринимает как должное мелкие морщинки у потемневших и выцветших глаз, заострившиеся скулы прошедший прямо над бровью шрам – вокруг был тёмный лес, кровь заливала лицо, а Дина не было рядом, - и жёсткую линию губ. Просто Лукас не знает Сэма Винчестера, как и его брата Дина.
Впервые он увидел его так давно, что и сам уже не помнит: тот являлся к нему сначала мальчиком, затем безусым юнцом и уже взрослым мужчиной, но никогда – стариком. Лукас пророк, он всегда знал, что это значило. Знал с самого начала и растянувшиеся на тысячелетия века ждал, когда тот придёт. Он смотрит и смотрит, и не может наглядеться.
Начало чего-то нового, конец старого. Разрушение старых обетов и взыскание несдержанных обещаний. Только обратиться не к кому.
Лукас – Лука – прислушивается к себе, не к Винчестеру и его ангелу, хоть и чувствует направленный на него взгляд существа, от которого так ощутимо пригибает к земле чувством вины.
Винчестер. Сэм. Сэмюель – хорошее имя. Лукас, у которого их тоже было немало, пробует имя на вкус и, кажется, увлёкшись, произносит его вслух.
Оно гладкой галькой перекатывается на языке. Сэмюель. Высокий. Сильный. Долгожданный. Готовый сделать всё, что потребуется, чтобы вернуть брата. Лукас готов это ему предложить, но и спросит он теперь вдвое больше.
Слишком долгом, томительным и пустым было его ожидание. Он не мстит конечно же, но не забывает. Не умеет. Не может. Память его не подводит, но в голове давно уже смешались, превратившись в жидкую кашицу, воспоминания не отпускающего его прошлого, настоящего и преследующего его будущего. Но если и в этом будущем есть что-то хорошее, то почему бы и нет?..
Он больше не один и один больше не будет. Лукас знает, что нужно сказать и сделать, по какому пути провести слепого, чтобы тот не споткнулся на своей дороге. Сэмми, Сэм, Сэмюель, Винчестер – сладостная музыка для самого себя – ещё не знает, но именно он ключ от темницы, у которой нет дверей. Лукас не преступник, но сам уйти не может. Можно стесать ступни в кровь, идя вдоль бесконечного пляжа, можно ободрать лицо и руки, продираясь через джунгли, но конец и начало всегда начинаются в одном месте. Единственная его сила – в знании, его слабость не в тщедушном теле. Замкнутый круг.
– Хочешь найти своего брата? – отворачивается от них Лука. Вопрос бьёт прямо в цель острым дротиком. В нём нет ни яда, ни намерения причинить боль. Кровопускание полезно и иногда чтобы исцелить старую нагноившуюся рану, нужно вскрыть её ножом и выпустить гной.
Его слова вершат судьбы и творят миры, но лишь для него одного – плоские и бумажные, в которые невозможно поверить. Он бы хотел создать что-нибудь значимое. У Винчестера странное лицо: без внутреннего огня, почти опустошённое долгой дорогой и одиночеством. Лукас подтягивает костлявое, иссушённое адским солнцем тело и встаёт с вёрткого гамака, как раз когда Сэмюель кивает.
– Хочу.
Человек смотрит на ангела за своим плечом – за левым, а не правым. Интересно, понимает ли иронию Кастиэль? Лукас фыркает, но голос снова подводит, и смешок звучит, как тяжёлый вздох.
Великий обманщик, лжец и притворщик. Живая легенда, которой никогда не было. Всё он. Всё про него.
Знойное солнце Иерусалима стоит высоко над Кальварией, и даже пыльный платок, скрывающий его лицо от вглядывающихся в толпу стражников, не делает его участь более лёгкой. Грубая ткань натирает шею, душит наравне с невыплаканными слезами. Лука этого ещё не знает, но чувствует, как по обгоревшим щекам течёт со лба едкий пот, и кажется, будто это слёзы. Он наблюдает, вздрагивая каждый раз, когда над горой разносится пронзительно острый стук дерева о дерево, за которым следует вырванный насильно из искусанных сухих губ тихий стон.
Он не предавал. Единственный, кто был верен до самого конца и достаточно храбр, чтобы сунуть голову в пасть льва. Слишком труслив, чтобы разделить с учителем его участь. И пусть это не его испачканные чернилами руки посеребрили проклятые серебряники, опущенные в карман Иуды, он, Лука, ничем не лучше. Он не предавал. Но не смог спасти. Для кого было это испытание? Для сына Божьего? Или для пророка Господней воли?
Лукас до сих пор не знает ответ, и незнание гложет наравне с неизвестностью. У него, как и у вины острые зубы.
На его руках нет крови и сейчас – только чернила, давным-давно въевшиеся в кожу, и не смывающиеся в каком бы созданном им же мире он не представал.
Он не проповедник и совсем не пророк, как его называют люди. Лукас не знает кто он, но сам определяет свой «дар» как болезнь. Свой конец он больше не знает. Прошлое осталось в прошлом и будущее – лишь его одного – скрыто от глаз. Лукас предпочёл бы наоборот.
Лукас чувствует, что неосознанно перебирает пальцами, будто, стирая кожу до крови, водит по сухому песку, пока он не окрашивается красным.
Дождь смывает кровь всегда на третий день.
Туман клубится над испещрённым пенистыми волнами как морщинами океаном, наползает вместе с ним на берег рваными серыми лохмотьями, прячет солнце, и золотой песок тускнеет на глаза, превращаясь в железо. Лукас не смотрит по сторонам. Настоящее настилается на прошлое, а будущее застилает настоящее.
Всё было бы иначе, найдись две тысячи лет назад кто-нибудь, кто объяснил бы что происходит и что значат полыхающие в мозгу картины, и что не стоит убегать от этих видений – как бы ужасны и правдоподобны они не были – и что не стоит сбегать из ставшей именно такой же ужасной, как он видел реальности в мир видений и иллюзий. Ошибка на ошибке.
Лука сам не успел заметить, как прослыл безумцем. А он просто ждал обещанной Господом – кем же ещё? – встречи.
Лукас снова шевелит губами – безумец – резко отвечая своему собеседнику. Он не видит ни понимания во взгляде Кастиэля, ни смеси любопытства и готовности немного подождать на лице Винчестера. В очередной раз Лукас не хочет видеть неизбежное, но непрошеные видения поглощают без остатка, утягивают за собой и укутывают в уютный, но такой холодный кокон.
…У его собеседника лёгкая небритость, небрежно уложенные вихры, бородка и серьёзный, не подходящий этому облику мудрый взгляд. Он совсем не похож на себя прежнего. Лукас отвечает ему, не слыша вопроса, кричит, надрывая горло, но не слышит самого себя. Где-то внутри кровоточат бесполезные голосовые связки, где-то внутри обливается слезами сердце больного безумца.
Кожаная обивка кресла скрипит, когда Лукас пытается вскочить в сиюминутном порыве то ли злости, то ли охватившего его желания упасть на колени, чтобы самому целовать босые ноги, но не получается даже сдвинуться с места. Прикован надёжнее, чем Прометей. У него свой орёл.
По спине, спустившись от затылка по шее, пробегает озноб. Желчь поднимается к самому горлу, горько-солёная, похожая на кровь.
Лукас не чувствует своей старости, но помнит каждый год своей жизни и смерти так отчётливо и ясно, будто лишь вчера оказался запертым в Раю наедине с самим собой и океаном. Уж он-то, то чернильно-чёрный ночью, с перевернутыми отражениями луны и росчерками падающих звёзд, то почти прозрачный у самого берега днём, – идеальный собеседник для несдержанного на язык безумца.
Со стороны океана дует ветер, и в нём Лукасу чудится тяжёлый запах лампадного масла и свежих чернил. Он несёт с собой воспоминания, не выборочные картинки, а настоящие – яркие, не иллюзорные, и память в который раз подводит, беспорядочно путая и перемешивая, как завзятый шулер карты – видения и воспоминания.
За спиной его извечного противника кто-то стоит и Лукас точно знает – даже не видя его лица, – что должен, во что бы то ни стало должен увидеть, протянуть руку, дотянуться до него. Не выходит, не пускает, снова предавая, собственное тело, старческое и немощное.
Это снова как тогда, когда нужно было бежать, когда взнузданные уже кони хрипели, кусая удила, а он не мог найти в себе сил, чтобы дойти до двери. Тогда ночь взорвалась вереницей факелов, а запомнилась вспыхнувшим в совсем близких глазах ученика страхом, стуком и громкими голосами за тяжёлой дверью, открыть которую у него уже давно не получалось без чужой помощи.
Нет, слишком поздное начало. Слишком далеко «после», а ведь было и «до». Да, именно после он вернулся на родину, в давно покинутую ради Иерусалима Антиохию , чтобы там, деля вину со скорбью, закончить начатое.
Архангел был доволен: Лука и по сей день помнил, как бережно тот принял переданную из рук в руки бесценную книгу. Принял и исчез, оставив его в одиночестве с безжалостно отнятой целью. Тогда его нашёл и буквально спас Павел, и вскоре, слушая его проповеди слова Божьего, Лука снова почувствовал, как разгорается угасший было огонёк в груди. Этому угольку ещё далеко было до того, который двигал им, побуждая писать день и ночь, забывая обо сне и еде, но даже столь малого пока было более чем достаточно, чтобы жарким словом обращать язычников в святую веру.
Он прошёл немало миль и ещё больше истёр сандалий, проделав большой путь из Сирии, прежде чем, побывав в Италии, Далмации, Галлии и Македонии, и пройдя всю Ливию, пришёл в Египет. Там всё и закончилось.
Продолжение в комментариях.
Сгорая и возвращаясьАвтор: Светлячок
Бета: частичная вычитка
Рейтинг: PG-13
Тип: джен
Жанры: adventure, action, drama, angst.
Предупреждение: AU (относительно событий после 5.18. Point of No Return), OOC, намёки на слэш, но не винцест, псевдо-deathfic! Относительный хэппи энд.
Персонажи: Дин, Сэм.
Персонажи второго плана: Кроули, Кас, Бобби, Лука и другие ангелы, демоны и люди.
Аннотация: Апокалипсис остался позади. Люцифер, ценой невероятных усилий и жертв, возвращён в своё узилище. Дин, вынужденный согласиться впустить в себя Михаила, удостоен величайшей чести, и после гибели наравне с другими ангелами допущен на Небеса, тогда как Сэм оставлен на Земле доживать отпущенные ему годы. Однако узы есть узы, и даже если в подопечном течёт кровь демона, ангел-хранитель всегда будет стоять у него за спиной.
От автора-2: фик написан в подарок на День Рождения Tani4.
Примечание: в качестве эпиграфа к частям использованы тексты молитв: молитва мытаря (часть I); молитва об усопших (часть II); молитва Господня (части III-IV и эпилог).
Размер: определённо макси. А то я себя не знаю.
Статус: в оживлённом процессе (планируется пять частей и эпилог).
Арт к фику в исполнении First Symptom можно посмотреть здесь.
Часть I. В РАЮ ИЛЬ НА ЗЕМЛЕ можно найти по этому адресу.
Часть II. АНГЕЛЫ И ДЕМОНЫ можно найти здесь.
ЧАСТЬ III
ЛЮДИ И ПРОРОКИ
ЧАСТЬ III
ЛЮДИ И ПРОРОКИ
ЛЮДИ И ПРОРОКИ
Óтче наш, Ѝже есú на небесéх!
Да святúтся имя Твоé, да приúдет Цáрствие Твоé,
да бýдет вóля Твоя, яко на небесú и на землú*...
да бýдет вóля Твоя, яко на небесú и на землú*...
Забегаловка «У Мэган» совсем небольшая, да и выбор меню оставляет желать лучшего, но единственная на весь город – скорее уж посёлок городского типа, – и к вечеру в ней собирается едва ли не половина жителей городка, а вторая половина забегает в течение дня узнать новые слухи и сплетни или же внести свой вклад в их появление. Маленький городок, будто отрезанный от остального мира широкой полосой колосящегося поля ржи.
Пахнет отменно – сегодня на завтрак фирменные блинчики. А пока Лукас – единственный посетитель в такую рань – прихлёбывает чёрный, густой, как дёготь или нефть, кофе, то и дело обжигаясь и перебирая пальцами по краям быстро нагревшейся керамической кружки, и часто постукивает кончиком остро заточенного, пахнущего свежей стружкой карандаша о раскрытую перед ним записную книжку. Твёрдый чёрный переплёт и почти неисписанные, ещё пахнущие типографской краской страницы. Часы показывают начало девятого, но Лукас, как завсегдатай этого кафе, знает, что они вот уже семь лет как отстают на четырнадцать минут.
Сладко пахнет блинчиками. Дёргаются, жужжат, пытаясь вырваться, увязшие в клейкой ловушке навязчивые мухи, слетевшиеся на манящую сладость черничного джема.
Он такая же муха и хоть увяз куда крепче и надёжнее их, судьба его столь же незавидна.
Лукас пьёт кофе, смакуя каждый глоток, и ждёт, когда придёт время взяться за новую историю. След от его карандаша похож на приговор. Казнить, нельзя помиловать.
Непризнанный гений и прославленный писатель, он давно ждёт её, свою новую историю. Ждёт, когда откроет дверь, звучно прозвенев металлическим колокольчиком. Кашлянёт, привлекая к себе всеобщее внимание, и подарит ему новый смысл жизни. Их будет ещё много, этих историй – разных и скорбных, но эта – особенная. Пусть ему и не светит ни Пулитцеровская премия, ни даже заметка в вульгарной жёлтой газетёнке.
Мадлен – хозяйка закусочной, дородная женщина далеко в возрасте, но ещё не утратившая былой девичьей красоты, – по-матерински поощрительно улыбается ему от кассы, ловит его взгляд. У неё красивые, чётко очерченные полные губы, будто накачанные ботоксом, смешные морщинки в уголках постоянно щурящихся глаз и похожие на толстенькие обрубки пальцы с короткими, аккуратными ногтями. Её окружает облако самых немыслимых запахов, и когда Мадлен сама подходит, чтобы принести тарелку с горкой отдающих жаром печи и щедро политых черничным джемом блинчиков, Лукас на мгновение задерживает дыхание, не переставая улыбаться. Пахнет мукой и клубникой. Но тут хлопает дверь, зычно откликается колокольчик, и Мадлен грузно разворачивается, возвращаясь к кассе и оставляя после себя головокружительный запах сладких земляничных духов, выпечки, черники и денег. Всё гораздо проще.
У нового посетителя русые волосы до плеч, солнечные очки, сдвинутые на лоб, чёрная кожаная жилетка на голое тело и джинсы, художественно изодранные на коленях. Новое лицо всегда привлекает много внимания – тем более в таком захолустном городке, как этот, но незнакомец просто быстро оглядывается и быстрым шагом завсегдатая подобных закусочных направляется к витрине с небогатым ассортиментом выпивки. Виски в восемь утра не самый лучший способ начать день.
Лукас глядит на него с настороженным вниманием поверх чашки кофе, с вбитой долгой, несмотря на достаточно молодую внешность, жизнью привычкой. Если не знаешь о чём написать – оглядись по сторонам и наблюдай. То же касается и людей: движения, жесты, наклон и поворот головы, каждая мелочь – важно всё. А когда поймёшь это, осознаешь и сумеешь уловить в точности до мелочей, то и сможешь повторить…
Длинноволосый незнакомец, похожий то ли на хиппи, то ли на рок-гитариста, спустившегося со сцены, заказывает «Jack Daniels», ставший символом прославленной и распропагандированной Америки, не скупясь на чаевые и подмигивая выскочившей из-за кассы ещё несовершеннолетней и совсем не похожей на мать Лили. Лукасу этого не видно: новый посетитель не смотрит на него и садится за столик к нему спиной, но зато он имеет сомнительное удовольствие наблюдать, как девочка тут же заливается то ли смущённым, то ли озадаченным румянцем – поди разбери.
Лукас только наблюдает, пьёт кофе и кромсает тупым пластмассовым ножом и вилкой блинчики, и Мадлен сама утаскивает дочь, отправив её на кухню к Джеффу, благодаря золотым рукам и талантам которого закусочная, едва не закрывшаяся после трагической смерти прежнего хозяина – мужа Мадлен, снова работает и процветает.
У Уилла был суровый нрав и тяжёлая рука, и прежде по их маленькому городку ходили грязные слухи о том, что он горазд был по пьяни поколачивать жену, что подкрепляли расцветившие тогда ещё моложавое лицо ссадины. А ещё поговаривали, что название закусочной он дал в честь любовницы, ведь жену-то зовут иначе? Теперь такие же следы можно найти на запястьях и предплечьях Лили. Городок не знает, что миссис Мадлен МакКензи недалеко ушла от покойного мужа.
Через чистые, старательно вытертые ненужными тряпками и мятыми газетами окна на столики падают первые рассветные и оттого ещё прохладные лучи. Лукас смотрит вверх – в светлеющее небо с тёмно-синей, наливающейся золотом кромкой вдалеке, и вниз – на быстро исчезающие тени от крыш и фонарей на земле.
Лукас ни во что не вмешивается. Об этом знают все и уже давно не берут его в расчёт. Он наблюдатель. По сути и по жизни. Таково его предназначение. Однажды начертанное и так и не стёртое. Судьба, с которой бесполезно бороться.
Лукас помнит каждую из написанных им строчек книги, которую люди с подачи закулисных творцов истории нарекли Евангелием. Стоит закрыть глаза – и на внутренней стороне век даже ночью встают вырезанные на коже слова, сейчас почти утратившие значение, но не силу.
Шкварчит подлитое на раскалённую сковороду масло. На кухне раздается ругань Джеффа на обронившего нож неуклюжего поварёнка. Над мясом для будущих отбивных кружат, но ещё не спешат садиться жадные мухи.
Лишённый динамики, статичный, замерший в одном дне мир, живущий теперь только на разлинованных, с загнутыми уголками страницах безымянной книги.
Если сложить тысячу журавликов, можно загадать желание. Глупое, бесполезное поверье. Лукас, такой же плоский и бесполезный, как бумага, может сделать то же самое росчерком пера.
Плоский, бумажный мир фантазий и желаний, в котором нет никого, кроме него. Всего лишь жалкая подделка, несравнимая с тем, что происходит по ту сторону разочаровавшей и бесполезной замены. Наверное, то же самое чувствовал Бог, глядя на то, что творили его глупые дети с созданной для них Землёй. Разочарование пронзает острой иглой в самое сердце. Удар, от которого не оправиться. Творец слов, он не в силах создать что-то из ничего, но не оставляет попыток. Его семь дней длятся годами. Надежда – всё, что ему осталось вместе с рождающимся в скуке безумием. Его и раньше считали сумасшедшим, а кто он теперь, когда не в силах различить созданную им и созданную для него реальности? Какая настоящая, а какая его собственный вымысел? Он не видит между ними разницы. И там, и там он один.
На самом деле разницы и нет.
С сигареты недохиппи осыпается коричневый пепел – прямо на нелепую, излишне пёструю, прямо как сама Мадлен, скатерть.
Воздух вокруг сгущается, натягивается до звенящей тишины, но никто этого не замечает.
Бумажный мир из месяцами и годами продумываемых деталей и слов, идеально собранная мозаика из кусочков воспоминаний. Настолько тщательной и кропотливой была работа над ним, что теперь, когда Творец едва сам не слился со своим созданием, он кажется почти идеальным. Гладким и симметричным, как он и желал, когда начинал свою работу, самоуверенно решив, что уж ему-то удастся исправить ошибки, сделанные его предшественником.
Возомнивший себя Богом и впрямь оказался творцом, только у его творения, искусно подстраивающегося под желания своего создателя – даже самые неосознанные, оказался слишком идеальный характер.
Мир без оттенков, мир без чёрного, где даже белый слишком тёмный цвет. Мир, холодный и так и не ставший родным.
Очередная ошибка. Расплата за гордыню.
Тишина разбивается на осколки брызгами стекла и сразу заполняется гулом, кофе стекает на колени чёрными подтёками переслащенного.
Обиженно гундосит поварёнок, жалуясь с улыбкой выслушивающей его и тоже несчастной дочке хозяйки закусочной. Гремит сковородами Джеффри, у которого слишком много дел и слишком мало рук – вот уж где пригодилась бы Кали. Мадлен прекрасна и тиха, только громко щёлкает кассой, с шелестом пересчитывая наличность.
Среди этого буйства мыслей и действий неподвижен только он один.
Лукас мерно раскачивается под налетевшим со стороны рокочущего моря тёплым южным ветром, и его мир раскачивается вместе с ним.
Он дышит глубоко, всей грудью вбирая в себя запах соли и прелых листьев. Кажется, скоро будет дождь.
Солнце уже давно миновало зенит, и тени, длинные и вытягивающиеся, ползут по белому песку, подбираясь к нему, словно чьи-то жадные руки. У Лукаса нет врагов. Совсем. Ни здесь, ни там. Он не боится. Ведь остался лишь он один. Последний герой в игре на выживание.
Собственноручно сплетённый – на это в своё время ушли многие часы – гамак покачивается под весом его тела. Лукас наслаждается, не открывая глаз.
Мир наливается янтарно-красным, заполненный слепяще-белым солнечным светом то ли сквозь чисто вымытые окна, то ли сквозь лениво опущенные веки. В обоих мирах тишь и благодать. То, чего он когда-то искал, и то, от чего теперь не может сбежать.
Его истории скучны и циничны. У него уже давно не осталось бумаги, но мокрый песок с лёгкостью принимает в себя его Откровения, пока прилив не омывает берег.
Рай, от которого здесь только название. Клетка по сути. Шершавые стволы пальм похожи на ржавые прутья. И пути отсюда нет. Лукас никогда не слышал фразы «Tutte le strande partono da Roma»**. Для него все дороги ведут только сюда.
Мысли привычно скользят мимо, не отягощая вымученное сознание. Лукас дышит спокойно и ровно, но чувствует: что-то грядёт. На ясном синем небе ни облачка, только вдалеке по линии горизонта протянулась серая дымка.
Под расстёгнутой на груди цветастой рубашкой кто-то ползёт, щекоча чувствительную, обгоревшую на солнце кожу. То ли муравей, то ли гусеница. Лукас не торопится прогонять незадачливую букашку: рука поднимается медленно-медленно, тяжёлая, словно крест на Голгофе***.
Тот крест – для самого себя – тоже нёс лишь один человек, а Лукас, как и сейчас, стоял тогда в стороне, затерявшись в толпе, наблюдал и запоминал для своего самого великого труда. И слова, которыми он не раз убеждал себя, с тех пор как миновал третий день, что «так было нужно», никогда не находили в нём понимания.
Шелестят над головой на ветру пальмовые листья. Нет, это не листья, – понимает Лукас и открывает глаза. Фальшивый мир уплывает, затаивается на краю шаткого, неустойчивого сознания, съёживается испуганной дикой кошкой, сворачивается, как сгорающий лист бумаги.
Невидимые человеческому – и даже его – глазу крылья трепещут за спиной замершего позади человека ангела с серьёзным и суровым лицом. «Так было нужно», – снова напоминает себе он.
Лукас переводит взгляд на лицо человека и понимает.
На него смотрит его История.
ПРИМЕЧАНИЯ
* В качестве эпиграфа частично использован текст молитвы Господней. Полный текст можно прочитать здесь.
** «Tutte le strande partono da Roma" (лат.) - "Все дороги ведут в Рим".
*** Голго́фа или Кальва́рия — небольшая скала или холм, где был распят Иисус Христос.
продолжение от 08.03.11.
* * *
Кастиэль уже какое-то время стоит один, когда его слуха достигает знакомый, не раз слышимый после «смерти» Дина зов. Он ни разу не откликнулся на него за прошедшее с тех пор время, и если на Земле для Сэма миновало пять томительно-долгих лет, то для него, жителя Небес, месяцы превращались в года, а года в… Слишком долго.
Короткое, но оглушительно громкое, как бьющееся в ушах сердце, «Кас» разрывает крепко спаянную неживую тишину, возвращая в это место шорох сухой листвы и шум барабанящего по мокрому асфальту дождя.
Сейчас требовательно звавший голос звучит как никогда громко, и в нём больше нет ни отчаяния, ни злости, ни обвинения. Кажется, будто Сэм не кричит с Земли, а говорит прямо ему в ухо, стоя за спиной.
Тяжёлые свинцовые капли падают медленно и слово бы неохотно, будто небо, этим пасмурным вечером кажущееся совсем близким к земле, никак не может решить, чего же оно хочет. А чего тогда хочет Земля?
Кастиэль стоит один, запрокинув голову к разродившимся тяжёлым бременем тучам и подставив лицо под капли. Это как причастие. Он откликается спустя секунду – маленькое послабление самому себе, совсем по-человечески, не так ли?
Его исчезновение некому заметить. Дождь всё ещё идёт, набирая силу, и единственное сухое пятно на широкой дороге исчезает в тот же миг, как стихает шелест крыльев.
* * *
– Кас… – удивлённо выдохнул при виде возникшего прямо перед ним ангела Сэм, прежде чем изумление на его лице сменилось яростью. – Ты, ублюдок!..
Кастиэль огляделся по сторонам, стараясь не смотреть на искажённое злостью лицо Винчестера. За спиной охотника бушевало море, выплевывая на мокрый серый песок обрывки водорослей и морскую живность. Среди мелкой гальки, застряв и не сумев выбраться, трепыхалось бледное скользкое тело медузы. Здесь не было дождя, но солнце уже затянуло серыми тучами – будто непогода сама шла вслед за неугодным Небесам ангелом. Жара ненадолго спала, но стоило взойти солнцу, и своей незавидной участи медузе уже было не избежать.
Охотник вдруг вскинул руку и Кастиэль внезапно понял, что тот сейчас хочет сделать. Он уже не раз видел подобное: закатившие глаза, дёргающиеся под закрытыми веками, пульсация силы, противной Небесам и оседающая к ногам охотника выжженная изнутри человеческая оболочка. Вопреки обещанию, взятому Дином с Сэма, тот не отказался от того, что подарила ему данная во младенчестве кровь Азазеля, но теперь ангелы уже знали, для чего это было сделано, Люцифер снова гнил в темнице, а договор Михаила со старшим Винчестером связал их по рукам и ногам. Так что теперь Сэма никто не мог остановить – только он сам. Или Дин.
Эти пять лет Кастиэль старался не показываться младшему Винчестеру на глаза – с тех пор как объяснил тому, что Дин больше не вернётся. Но всё равно порой приглядывал: и за ним, и за Дином, не слишком ответственно подошедшим к своим старым-новым обязанностям.
Он не знал, могло ли получиться у охотника применить дарованные ему кровью Азазеля силы здесь, в Раю, против ангела, но если бы да, то уже никто и ничто не смогло бы спасти Винчестера от гнева испуганных архангелов.
– Сэм! Сэм, стой! – предостерёг он, не думая и даже не представляя, как странно всё это выглядит со стороны. – Я помочь хочу вернуть тебе Дина.
Кажется, Сэм услышал. Хотя руку он так и не опустил. Тонкие губы сжались в тонкую полоску, сделав складки в самых уголках отчётливее и скорбнее.
– Ты знаешь, где он? Кроули намекнул, что он здесь, в Раю, – волнуясь, тряхнул головой, отбрасывая отросшую чёлку Сэм, тем не менее не отводя от неподвижной фигуры ангела злого взгляда.
– Кроули? – озадаченно нахмурился ни разу не встречавшийся с этим демоном Кастиэль. Но зато он был немало о нём наслышан – в основном от Дина, не скрывавшего, кто надоумил их попытаться застрелить Люцифера из кольта и кто помог выследить Мор. Так что выпаленное в запале имя дало важную подсказку. Ниточку, потянув за которую можно распутать весь узел. – Не понимаю о чём ты.
Сэм не слушал. Внутренности жгло и крутило, а его самого, будто акробата-канатоходца, шагающего по режущему босые ступни тросу, бросало из стороны в сторону, не давая достичь сейчас столь жизненно необходимого внутреннего равновесия. Обжигающий холод и жаркое пламя. Свой Ад и свой Рай.
Он опустил подрагивающую от напряжения руку, но кончики пальцев всё ещё пощипывало – словно он только что окунул руку по локоть в прорубь.
– Где Дин? – требовательно повторил Сэм. Сердце бухало в ушах, и проклятая демонская кровь горячей волной раскатывалась по телу. Вызванная и загнанная внутрь сила пьянила, кружила голову как наркотик. Именно поэтому Сэм, наученный горьким опытом, старался как можно реже её использовать, но отказаться до конца так и не смог, хоть и обходился теперь без крови, смирившись с гложущей череп изнутри болью.
Ева, восемь лет назад убитая Джейком в Колд Оук*, была права. Упорство окупилось сторицей. Сэм не вызывал демонов, по-прежнему предпочитая на них охотиться, и его теперешние возможности не шли ни в какое сравнение с тем, что давала ему демонская кровь, которой щедро питала его Руби, как мать, вскармливающая дитё грудным молоком. Но ведь ангелы-то этого не знали. Никто не знал. Кроме Чарли, но тот уже давно был мёртв и наверняка бесследно затерялся. Сэм надеялся, что он в Раю. Чарли заслужил этого больше, чем кто либо другой.
Слишком улыбчивый и слишком весёлый, тот каким-то образом остался прежним после постигшего его семью и друзей несчастья. Сэм узнал о том, что случилось только через несколько месяцев после того как они начали охотиться вместе. Чарли тоже его не спрашивал, и за три года совместной охоты между ними ни разу не заходило речи о Дине ил Апокалипсисе. У Дина не было могилы, потому что не было и тело, поэтому раз в год Сэм в одиночестве возвращался в Лоуренс. Он проводил там несколько часов, стоя над могилой с пустым гробом, и мысленно разговаривая с Дином. Он не знал, а Кас так ни разу и не откликнулся, не объяснил, почему брат сделал то, что сделал, ускользнув из номера посреди ночи и так больше и не вернувшись, поэтому, стоя здесь и порой чувствуя неощутимую поддержку отца и матери, Сэм пытался сам придумать, почему всё произошло именно так. А потом, так и не найдя ответа, он возвращался ожидавшему его Чарли. Тот не задавал вопросов, но в такие, если не намечалась охота, они оба выбирались в бар, чтобы напиться в хлам.
Сэму, потерявшему снова пожертвовавшего собой брата, было нелегко с таким напарником, но он привык. Чарли был последним человеком, которому он доверял.
– Скажи мне, чёрт возьми! – позабыв обо всё на свете, кроме сосущей пустоты тех дней, когда одна потеря наслоилась на другую, рявкнул Сэм и, двумя шагами преодолев разделявшее их расстояние, схватил Кастиэля за отвороты не застёгнутого плаща, едва не вздёрнув того над землёй.
– Он больше не твой брат, – высвободившись из хватки охотника и сделав шаг назад, устало предупредил Кастиэль. – Когда он сказал мне, что ты умер, то мне показалось, что он почти стал прежним, но я ошибся, – и добавил, совсем по-детски признавшись: – Не люблю ошибаться.
В другое время Сэм бы и рад был вместе с братом посмеяться над так дико смотревшейся беспомощностью на лице ангела. Теперь же… Снова находясь в Раю и зная, что Дин где-то здесь – и был рядом всегда! – Сэм чувствовал себя куда более беспомощным. Не охотником. Не Винчестером и даже не братом. Обычным человеком. Но он всё же Винчестер – всегда был, есть и всегда будет, как бы порой сам он не желал обратного, представляясь людям под вымышленными именами и прикрываясь лживыми личинами. И эта обычность, которую он когда-то страстно желал, теперь для него не более чем слово.
Винчестеры не сдаются, и если у кого и есть шансы достучаться до Дина, то только у него. Сэм давно уже не был оптимистом и, конечно же, не верил, что брат узнает и вспомнит его с первого взгляда. Кас считал, что вернуть Дина уже невозможно, но он был ангелом и всего лишь другом – если ангелам было доступно это чувство. В тёмных глазах и залегших под ними морщинках притаилось беспокойство, и Сэм смягчился. По крайней мере, одному ангелу это чувство точно было знакомо. Но Сэм всё равно всегда был для Дина большим, так же как и он для Сэма.
Они были братьями и вместе их держали не только пресловутые кровные узы. Сэм знал, что Дин ни за что бы не отступился и сделал бы всё, чтобы вернуть себе прежнего брата. А разве он сам мог бы поступить иначе, особенно сейчас, когда знал, что тот жив и всегда оставался рядом с ним, отделённый лишь тонким покрывалом невидимости? Кас просто молча ждал решения Сэма. О том, каким оно будет, он знал и так – для этого не нужно было быть пророком.
Знал и уже принял как факт, что поможет во что бы то ни стало и чего бы это ни стоило – ему.
Все его попытки вернуть Дину его прежнее, утерянное в выжегшем его изнутри сиянии дарованной благодати «Я» не увенчались успехом. Возможно, он только ухудшил дело, в попытках вернуть друга создав нечто новое. В вои первые дни ангелом Дин был всё равно что глина – мягкая и податливая, из которой хороший умелец может вылепить что угодно по своему вкусу.
Дин потянулся к Кастиэлю, с первого взгляда невзлюбив Захарию – от встречи с Рафаилом его поначалу удавалось уберечь, – и лишь поэтому он постоянно вглядывался в насмешливое лицо, тщась отыскать там то, чего уже не было.
На лице Сэма буквально светится яркими неоновыми буквами надпись, свидетельствующая о фамильном винчестеровском упрямстве, перед которым бессильны даже демоны. Кто такой Кастиэль, чтобы перечить этому?
– Хорошо, я помогу тебе найти Дина, но ты должен понять сразу, Сэм, – попытался он ещё раз объяснить ситуацию. – Сейчас Дин знает тебя только как своего подопечного, поэтому не тешь себя надеждой, если он узнает тебя. Для него ты всего лишь брат Дина Винчестера, заключившего договор с Михаилом и погибшего в схватке с Люцифером.
И жёстко добавил, без сожаления заметив, как, будто от удара палкой, болезненно дрогнул, отреагировав на это Сэм:
– Обуза.
У Винчестеров была своя длинная история, связанная с этим словом.
Ещё будучи всего лишь ребёнком, но уже зная об охоте отца и брата, Сэм отчаянно и вместе с тем страстно желал охотиться с ними на равных, но вместо этого просиживал штаны в номере очередного отеля, томясь неизвестностью, слепо глядя в рябящий телевизор и чувствуя себя обузой.
Недаром говорят: бойтесь своих желаний.
Потом мечты сбылись, став реальностью – грязной и кровавой, но и тогда Сэм по-прежнему был обузой, всегда оставаясь за спиной отца или брата. Тогда он уже не чувствовал себя обузой, только страх и мелкую дрожь в сжимающих неподъёмно тяжёлый дробовик руках. Ему было четырнадцать.
Потом он сбежал.
Потом исчез отец. И теперь Дин, а не он чувствовал себя не нужным своей семье.
И снова – по замкнутому кругу, но кому как не ангелу знать об этом? Кастиэль умел бить, чтобы достичь цели. Единственное, за что он мог сказать братьям «спасибо».
– Поэтому, прежде чем искать Дина, – или, если вдаваться в подробности, позволить ему себя найти. Кастиэль не сомневался, что уже сейчас тот должен был явиться к Захарии и доложить о произошедшем. – Нужно выяснить, что от тебя хотели демоны. Сэм?
Правильный вопрос, но не его следовало задать сейчас.
Он не привык просить о помощи, а если требовалась помощь Винчестеров, то проще было окольными путями подстроить всё так, чтобы они сами сделали всё как ему нужно.
Мог ли Сэм ему помочь? Мог ли он помочь Сэму?
Охотник не ответил. Радость от известия, что Дин жив, затмило осознание, что теперь они действительно чужие друг другу.
Чем Кроули, обещавший взамен услуги вернуть брата, мог помочь ему из своих адских владений? О нынешних возможностях старого знакомого Сэм знал немного: слышал пару словечек то тут, то там от встреченных на охоте демонов. Другие охотники – те немногие, которым он всё ещё доверял, единогласно сходились во мнении, что внизу назревает что-то крупное. В таком случае теперь следовало трижды подумать, прежде чем исполнить свою часть договора, не заверенную ничем, кроме его слова.
Слово стоит не много.
Слово бесценно.
Оно ломает жизни и сокрушает города. От него не стоит отказываться.
Сэм взглянул на ожидающего его ответа растрёпанного ангела. Тучи, подгоняемые налетевшим со стороны океана ветром, стягивались всё быстрее, и Кастиэль, безмолвно замерший на фоне темнеющего неба казался небывало грозным. Наверное, Кас знал, что такое эти тридцать серебренников. Наверное, он мог бы сказать, на что они сдались демону. Наверное, его порадовало, если бы он знал, кто настоящий заказчик. Наверное, тот хотел остаться не узнанным.
– Ты знаешь, где можно найти Луку? – отведя взгляд в сторону, ограничился Винчестер.
Кастиэль кивнул, ожидая продолжения. Закапало. Но больше уже сказанного Сэм говорить пока не собирался. Не сейчас. Рано.
– Сможешь доставить меня к нему?
Ещё кивок и нахмуренные брови. И протянутая рука, невесомо лёгшая ему на плечо.
– И… Кас, если тебя потом накажут за помощь мне, скажи, что я не оставил тебе выбора, – добавил Сэм. Предупредил. Снял груз с отягчённой грехами души.
А затем в глазах на миг потемнело, и океан исчез.
ПРИМЕЧАНИЕ.
* Колд Оук, Южная Дакота – выдуманный для финального поединка между экстрасенсами, заселённый призраками городок из серии 2х21 и 2х22.
продолжение от 09.05.11
* * *
Дина пропустили без очереди – нужно было только тихим шёпотом упомянуть, что дело касается Винчестера. Этого было достаточно, чтобы один из ангелов, сияющий нетронутым идеально белым и ровным светом благодати – видимо, никогда не спускался на Землю, прислуживая Рафаилу и прочим высшим чинам, – провёл его в кабинет через потайную дверь.
На фоне белых стен, холодных, всегда осуждающих ликов святых, глядящих с икон, и золота затянутый в тесный строгий чёрный костюм Рафаил был единственным тёмным пятном, выглядя вдвое более внушающим, чем обычно. Плечи свело недобрым предчувствием, словно враз севшим костюмом, а в лицо дохнуло холодком, когда архангел отложил бумаги и, сложив руки на столе, поднял на него глаза.
Да, не вовремя он заявился. Таким радостным шеф был только когда рядом случался Дин, поэтому тот старался как можно реже попадаться шефу на глаза. Получалось, увы, не всегда. И почти каждый раз, когда Дину волей не волей приходилось переступать порог этого кабинета, в этом была вина Винчестера. Этот раз исключением не был.
– Дин. Давненько ты сюда не захаживал, а где друг твой Кастиэль? – заговорил тот. Дин пожал плечами, про себя удивившись тому, что тот помнит его имя. Только это, наверное, уже паранойя, если ему везде начинает слышаться не произнесённое вслух «Винчестер». Он тоже хотел бы знать, куда подевался Кастиэль. И после того как тот смылся, затерявшись среди бесчисленных кусочков Рая, и потом, после сводившей его с ума беседы со Жнецом, Дин пытался его отыскать, но тот, очевидно, не хотел, чтобы его не нашли. Он и не смог.
– Мне доложили, что у нас проблема.
И ещё какая. Дин кивнул, подтверждая.
– Да.
– Снова Винчестер?
– Да.
– И что с ним?
– Что произошло? – тихо, но отчётливо повторил Рафаил так, что стало ясно: во второй раз вопроса не последует.
У Рафаила, как и у его истинного сосуда очень тёмные глаза с ярко-белыми чистыми белками. Дин не удивлён, когда белизна превращается в сияние. Ему далеко до бесследно пропавшего Михаила, но при взгляде на просачивающийся наружу истинный облик архангела Дину почему-то хочется зажмуриться. У Рафаила не белые крылья.
Дин не боится, ему нечего скрывать, но его пробирает дрожью, когда он думает, а есть ли что скрывать Кастиэлю. Он не знает. Значит ли это, что нет? Навряд ли, ведь недаром тот сторонится Рафаила так старательно, что со стороны это похоже на бегство. Дин снова врёт ради него – не в первый раз. Просто сегодня он здесь не из-за него.
– Винчестер мёртв. Убит охотниками, – быстро и сухо ответил Дин. Не потому что времени оставалось совсем немного и не потому что слишком долго он провозился, пытаясь решить проблему в одиночку. А потому что слишком жёстким стало лишённое эмоций лицо архангела. И благодаря этому почти силой вырванному ответу Дин уже почти сам верит, что ему нет никакого дела до Сэма. Самовнушение мощная штука, это ещё по телевизору говорили. Дин согласен, ведь он тоже почти верит. – И я почти уверен, что там не обошлось без демонов.
– Сера? – вскинулся Рафаил, ощутимо напрягшись в ожидании ответа. Только войны с демонами и не хватает. И снова по вине Винчестера. Тот просто не имел права умереть вот так. А ещё лучший охотник. И куда смотрела все хранители?..
– Ни следа, – нехотя признался Дин. Серы и в самом деле не было, даже когда он сломя голову нырнул в прошлое. Были только люди. – Но я уверен, что кто-то из них был там, когда убили Винчестера.
Рафаил молчит долго, достаточно долго, чтобы сделать какой-нибудь – какой? – вывод и принять решение – какое? Дин сам не замечает, как начинает нервно барабанить пальцами по столу: таким простым и таким человеческим жестом. Зато на него обращает внимание Рафаил.
Дин глубоко вздыхает, успокаивая частящее как безумное сердце – ангел с аритмией, да это просто смешно. А разве ты не согласен с тем, что сошёл с ума, Дин? Он согласен, ещё как. Даже не спорит.
– А где в тот момент был ты, Дин? – вдруг спрашивает Рафаил. Вспомнил всё-таки. – С Кастиэлем?
– Нет, – как ни в чём не бывало врёт Дин. Он лжёт, и это ясно обоим.
Дин не привык быть один – он никогда не был один. А сейчас перед ним архангел Рафаил, возглавляющий Небеса, Кас нужен как никогда, а он… один.
– Я был на Земле. В баре.
Рафаил морщится и встаёт, но уж лучше так, чем сдать Кастиэля и его странноватого знакомого Эша. И всё же архангел молчит: не обличает в очевидной им обоим лжи. Так повелось уже давно: с тех пор как Дин после своего первого раза на Земле повадился сбегать туда при каждом удобном случае, а уж потом, когда его подопечным стал Винчестер так на это и вовсе стали закрывать глаза, хоть и знали почти все. Дурной пример безнаказуемой вседозволенности для остальных ангелов, и Рафаил всё крепче сжимал в кулак, затягивая незримую удавку на шее тех, кто был так же близок к ослушанию. Он, с самого начала с опаской отнёсшийся к договору Михаила и Дина Винчестера старался как можно меньше и реже воздействовать на почти не отличающегося от прежнего себя новоявленного ангела. И правильно, кстати, делал, в чём не усомнился ни разу. Единственное, о чём Рафаил сожалел, так это о том, что проморгал и пропустил момент, когда Дин «познакомился» с Кастиэлем.
Из человека получился отвратительный гибрид, противное богу и столь же порочное, как и демоны существо. Дин Винчестер. Предпочитая не связываться с ранее доставившим немало проблем старшим охотником, Рафаил, тем не менее, всегда был внимателен, постоянно наблюдая за злоключениями братьев. Как же его забавлял порой вусмерть пьяный младший Винчестер, оплакивающий своего якобы покойного брата и не подозревающий о том, что тот сидит буквально плечом к плечу рядом с ним, отстранённо скользя взглядом по человеческим женщинам. И, конечно же, куда более часто – очень-очень – глядя в довольную и наглющую физиономию Винчестера-старшего Рафаил лишь благодаря всплывающему в памяти просящему голосу Михаила, говорящего о договоре, сдерживался от того, чтобы не сказать больше, чем может. Пути Господни истинны, но как же они неисповедимы!.. Люди и впрямь не способны к обучению, а некоторые не учатся даже на своих ошибках.
С другой стороны, такое поведение старшего Винчестера – теперь уже просто Дина – частично было им только на руку: чем больше времени тот проводил в пропитавшихся пивом, потом и пороком барах, тем чаще Сэм оставался без защиты, и тем меньше можно было опасаться, что этих двоих снова магнитом притянет друг к другу. Это не было хорошо для договора, свидетелей которому не было, но мелкое злорадство мог себе позволить даже архангел. Тем более что в отсутствие назначенного ангела-хранителя за Сэмом всё равно краем глаза присматривали чужие ангелы на подхвате. Но и продолжаться вечно – пусть даже и всего оставшиеся младшему Винчестеру взвешенные и отмеренные* восемь лет – так больше не могло.
Рафаил смотрит на Винчестера и вспоминает миг Творения и последний, завершивший его штрих. Преисполненный счастья и осиянный радостью миг, и сколько бы людские учёные не говорили об эволюции, кому как не тем, кто видел первых людей судить о том, как далеко они зашли, отдалившись от Адама и Евы.
Дин такой же как все люди: слишком человек, чтобы быть ангелом, и знает он это или нет, но слишком многое держит его на Земле, а Рафаил не Сизиф, он слишком устал нести некогда им же самим взваленную на себя ношу.
Договор архангела и человека.
Рафаил поначалу смеялся, когда услышал об этом, но уж слишком больным и серьёзным был всегда прямой взгляд Михаила, когда тот говорил об этом. Случайностью ли было его исчезновение, решил ли он, что с него хватит или, когда-то уже низвергнув брата по отцовскому приказу, на этот раз не смог не последовать за ним? Как никто не знал, как вышло, что Дин Винчестер согласился впустить в себя Михаила, так никто не видел и того, что произошло среди могил на старом кладбище рядом с Лоуренсом.
Договор, принёсший победу, но слишком многих оставивший недовольными. А всё Михаил, такой же самоуверенный, как и все Старшие. Рафаил слишком измотан и устал, чтобы радоваться. Он ни с кем не делится ни своими мыслями, ни своими сомнениями, но он тоже хочет – жаждет, – чтобы всё поскорее закончилось, и, если уж на то пошло, то не лучше ли начать с последнего оставшегося Винчестера?
– Что мне делать? – спрашивает никуда не девшийся Дин.
Они ангелы, первое творение Господа, привыкшие считать себя совершенными, но как же они одиноки!.. Рафаил совсем один – и как же ему не хватает упрямого, твердолобого, «огнём и мечом разящего» Михаила, а о том, куда подевался Гавриил до сих пор не знает никто. А ведь всё закончить так легко и просто…
– Ничего, – вымученное, но давшееся неожиданно легко решение. Значит, правильное. – Ты и так уже всё сделал, Дин. Остальное за тебя сделают другие.
– Но… – попытался возразить было Дин, но наткнулся на острый взгляд и замолчал.
В Дине же слишком много от человека – «спасибо» Кастиэлю, удружил! Он видит только то, что хочет видеть.
Он видит, как пышет гордостью и торжеством Рафаил и не замечает ни пустой взгляд архангела, ни сжавшихся кулаков – своих. Стоит, шатаясь, и смотрит так, будто видит впервые. Или наоборот, будто только что прозрел, увидев, наконец, то, чего не видел раньше.
– А Михаил? – осторожно воззвал к инстинкту самосохранения начальства Дин. И с чего, спрашивается, его за язык потянуло? Ну, как обычно же. Рафаил огрел взглядом как дубиной – куда больше, чем нужно, чтобы отделаться от напрасно беспокоящей мелкой мошки. Дин был о себе иного мнения, но промолчал.
– А что Михаил? – с неожиданно пробившейся таки в голос горечью ответил архангел, и Дин осёкся, не осмелившись перебить. Он видит только то, что хочет. – Он исчез, как и Отец. Может, он даже угодил в клетку вместе с Люцифером. Об этом уже можно только гадать, – и ещё один тяжелый и долгий взгляд на застывшего ангела. На этот раз в этом взгляде не пренебрежение, на этот раз в нём – обвинение. Только в чём по мнению Рафаила виновен Дин?..
– Но если мы не вернём Сэма, то это будет прямым нарушением договора с Винчестером!
Взгляд шефа из тяжёлого стал острым. Это уже не дубина, это клинок архангела.
– Это имело бы значение, если бы они узнали об этом, – с нажимом произнёс Рафаил. – Винчестеры мертвы. Оба. Ясно?
Дин кивнул. Логика Рафаила и в самом деле была ему понятна: для Небес и для него в том числе было бы лучше, если бы Сэм Винчестер раз и навсегда исчез с их радаров. И, говори уже прямо, Дин, это было бы лучше и для Сэма. Разве не об этом должен думать хранитель своего подопечного?
Только что-то вдруг со страшной силой сжало горло, не дав выдавить согласие. Да так, что если бы Дину нужно было дышать, он бы тут же задохнулся.
– Можешь идти. Я распоряжусь разыскать твоего Винчестера.
«Он не мой!» – чувствует необходимым возразить Дин, но не делает этого. Они оба хорошо чувствуют ложь: как чужую, так и собственную.
Дверь за ним закрывается.
* * *
Дин не ушёл далеко – лишь завернул за угол, и вовремя: почти сразу же в кабинет проскользнул один из этих вездесущих, но чертовски легко остающихся незамеченными низших херувимов. Дин метнулся обратно к двери с такой скоростью, что сам не заметил, как распахнул крылья. Перья мазнули по белоснежно-белым стенам, оказавшись слишком тёмными по сравнению с ними. Дин даже не обратил внимания на сменившийся окрас, ещё не такой тёмный как у Каса, но уже выдававший… Что? Грех? Сомнения? Неосознанную близость к падению?..
Он, конечно же, успел, ухватился в последний момент пальцами за самый край, едва не прищемив, и аккуратно отпустил, приникнув ухом к двери.
– Что вы намерены делать? – приглушённо прозвучал незнакомый, нездешнее спокойный голос и Дин не без удивления понял, что это говорит тот самый херувим, бессловесный, незаметный и всегда безукоризненно исполняющий все распоряжения Рафаила. Бесчувственное орудие, едва ли не более идеальное, чем сокрушающие и выжигающие города архангелы.
Дин огляделся по сторонам, продолжая вслушиваться в тихий ответ Рафаила и стараясь не пропустить ни слова, и презрительно скривился. Эти… младшие… существа всегда вызывали у него смесь жалости и отвращения. И если непогрешимость архангелов была не более чем мифом, то сияющая почти девственной чистотой благодать херувимов была подлинной.
Только в языке людей существовали слова для описания чувств, и если Дин ничего не путал, признаваясь в этом самому себе, то он… ненавидел херувимов. За что? За то, что находясь рядом с ними он как никогда чётко видел мутные пятна в свернувшейся в груди Кастиэля благодати. На себя он не смотрел. Зря?..
– То, что давно следовало. Найди Винчестера и убедись, что он не сможет найти пути обратно на Землю, как в прошлый раз. И доведи до его сведения, что ему ни к чему искать здесь своего брата.
Рафаил не понижал голоса – не считал нужным, не думал, что у Дина – или кого-нибудь ещё – хватит наглости подслушивать у него под дверью? Дин слушал, приникнув к двери, и впитывал слова как губка, сжимая руки в кулаки и дрожа от ярости.
– Может, будет лучше передать его демонам? – мягким стелющимся голосом предложил собеседник.
Дин вздрогнул: не столь от прозвучавшего только что предложения, сколько от изменившегося до неузнаваемости поведения херувима.
– Было бы неплохо, – хмыкнули в ответ за дверью. Дин напрягся. – Двух Винчестеров слишком много, а уж если Дин найдёт брата или Сэму удастся до него достучаться…
Внутри тонкой предупреждающей трелью звякнул колокольчик: «Отойди от двери, Дин. Не слушай их, Дин. Не ищи Сэма, Дин». И там же, внутри, натянутой струной, привязавшей его к этому месту, дрожит страшное, с точностью до наоборот внушающее: [/]«Стой, слушай, ищи». [/i]
От любопытства кошка сдохла, Дин, знаешь?
Только поздно уже. И, и…
Так рушится целый мир. Расходятся, разбегаются во все стороны сначала мелкие, а потом всё более ширящиеся трещины-провалы. Так на части раскалываются планеты в кино. Мир мёртв и тих. Дин один, и на тупых осколках нет никого, кроме него. Дин не знает, сколько времени он вот так стоит, позабыв обо всём, кроме того, о чём наоборот предпочёл бы не знать никогда.
А предпочёл бы? Точно? Хоть себе-то не ври, Дин. Ты хотел знать то, о чём до этого только догадывался и о чём тебе прямо говорила только Тэсса. Потому и пришёл к Рафаилу, потому и спустил на Винчестера всех собак – ангельских безжалостных питбулей. Потому и не ушёл сразу. А теперь уже поздно идти на попятный и ты знаешь это, Дин. Внутри кто-то смеётся, заходится не злым смехом, в котором нет ничего безумного. Это смеётся Дин. До колик в животе, до слёз на глазах. В ушах звенит, переворачивая внутри целые пласты его равнодушный голос бездушного херувима. Дин смеётся, он уже не подслушивает, а идёт, не в силах оторвать плеча от шаткой и такой белой стены, что аж режет взгляд. В этой обители, сосредоточившей в себе всю изначально вложенную в ангелов суть, Дин Винчестер впервые чувствует себя чужим. Отторжение приходит в первый же миг понимания. Дин ощущает себя ржавчиной на когда-то чистом и ярком металле. Он отслаивается со скрежетом, через силу. Конечно же следы остаются, иначе и быть не может: неглубокие борозды – то, что осталось от него. Только вот… какой Дин так себя ощущает?.. Так отличаются Земля и Небо, так похожи друг на друга ангелы и люди… С недавних пор Дин уже не видит между ними разницы.
Хочется запустить в себя руку и выдрать из души – если она у него есть – и из памяти новое, ненужное знание, а из груди то, что принадлежало не ему, но внезапно стало от него неотделимым.
Дина ещё хватает на то, чтобы пройти по длинному коридору и выйти из здания с прямой спиной. И только когда белые, как в больнице стены остаются позади, за закрывшимися за ним дверями, позволяет себе без сил опуститься на землю. Это безумие, – крутится в голове одна-единственная мысль. Даже думать об этом невыносимо, но, как водится, не думать о парящем над лесом дышащем огнём драконе невозможно. Он и думает, вспоминает, прокручивает вдруг получившие объяснения оговорки Кастиэля и панибратское отношение Эша – тот ведь тоже прежде был охотником, – и отношение к нему Рафаила, и, наконец, апогей сегодняшнего открытия: почему именно его сделали ангелочком на плече Винчестера. Не в наказание, как он всегда считал, а честно исполняя свою часть договора. Только вот интересно, а знал ли Дин Винчестер о том, что потом ничего не вспомнит о брате, ради которого он пожертвовал всем? И стоил ли тот всех этих жертв?
«Эй, так знал?» – не особо рассчитывая на ответ, обратился Дин к той части себя, которая всё чаще давала о себе знать мучительной протяжной болью в груди. Так болит сердце, когда оно есть. Полезно узнавать о себе новое, правда, Дин? Тип внутри него, обычно такой болтливый, когда рядом Винчестер – Сэмми-Сэм – в лучших партизанских традициях хранит молчание, только всё отчётливее лёгкой щекоткой отдаётся внутри, в голове, чужое присутствие. От этого ощущения Дина выворачивает желчью прямо в грязь, на чётко отпечатавшийся след чьего-то ботинка. Винчестер внутри старается не шевелиться, молчит, и от этого понимающего молчания Дин рвёт снова и вдруг пробивает на хохот. Он смеётся, поднимаясь на подрагивающие ноги, даже не заботясь о том, чтобы отряхнуть испачканные в грязи колени. Смех дерёт горло наждачкой, но даже сейчас Дин понимает, что послушаться приказа – не сможет.
«Ну, нам не впервой нарушать приказ, так ведь, Дин?» – зло смеётся Дин. Благодать сияет серым порченным светом. Ангел, когда-то бывший человеком и ангел, пусть и ненадолго, почти ставший человеком. Неудивительно, что они с Касом нашли общий язык. Или просто Кастиэль, слишком давно присматривающий за братьями и знающий обоих как облупленных – его он тоже знает? – и далее решил играть привычную роль стража? В этот миг, ослеплённый непривычным, едва ли не впервые испытанным страхом, обидой, злостью и примесью неразличимого, но ощутимо чужого – благодарности, недоумения, нежности? – он даже не вспомнил, что когда-то сам, первым, навязался Касу. Сейчас-то что толку гадать? Нужно что-то делать, как-то избавиться от присутствия человека у себя в голове. Дин Винчестер мёртв. И лучше чтобы так оставалось и дальше. Человек с ним согласен, он тоже устал и заслужил своё право на отдых и забвение. Но перед этим у него, как и у Дина есть одно дело. Найти Сэма. И Кастиэля. И почему-то Дин – они оба – думают, что где будет один, там найдётся и другой. Щекотка – саранча в голове – почти прошла, стала почти привычной: так привыкают к тараканам на кухне, когда никак невозможно от них избавиться. Собственные мысли звучат теперь то будто бы с отголосками эха, словно он в горах и каждое его слово возвращается издалека, произнесённое таким же чужим-своим голосом, а то будто сквозь толщу воды, когда даже руку поднять со дна – невозможно.
В голове зияющая пустота – как чёрный, выжженный, выгоревший в считанные дни лес, превратившийся в пустыню. И в этой пустыне, пустой и бесплодной, он стоит утопая босыми ногами в слое пепла.
Дин стоит, поминутно пошатываясь, сосредоточив всего себя на разорванных смертью Сэма связывающих их прежде узах. Внутри нервно дёргает, поторапливая, Дин Винчестер. Ангел старается, не отвлекаясь на беспокойного человека в себе, надеясь, что когда он найдёт и вернёт – как-нибудь – его брата обратно, то тот наконец-то оставит его в покое. Дин думает об этом, и в мыслях его есть и страх, и надежда.
Прежде иного ответа на вопрос, почему Кас так хлопотал о Сэме и почему Тэсса назвала его именем Дина Винчестера у него не было, кроме единственного и очевидного. Она ошиблась. О другом же, менее вероятном, но о котором даже думать было болезненно и неприятно, Дин раньше не думал. Не хотел. А ведь если… правда? А если именно поэтому Кастиэль вёл себя с ним так странно в последнее время? Ведь из всех ныне живущих, будто то Небеса или Земля, за исключением двух охотников, именно он знал старшего из братьев Винчестеров лучше всех. Трудно, наверное, на месте старого друга видеть незнакомца?
Теперь всё иначе.
Каково чувствовать себя преданным?
А каково чувствовать себя не самим собой?
Дин не думал, что когда-нибудь ему доведётся это узнать.
Кас… лучший и единственный друг… который, возможно, знал всё это, но ни разу не сказал напрямую, как сделала Тэсса. Было ли это предательством? Или же так тот хотел уберечь друга от шокирующего открытия?
И главный вопрос: что с этим делать, и как и у кого выяснить всю правду? Раньше Дину казалось, что Кастиэль – единственный, от кого он ни разу не слышал ни слова лжи. Теперь же, как оказалось, выяснилось, что ему не просто лгали в лицо, жестоко умалчивая. Думать о том, что изменило бы это знание, Дин пока не пытался, справляясь с обрушившимся на него грузом. Ему просто нужно было знать. И узнать от того, кому можно было верить. И если подумать, то ведь не простым совпадением или внешним сходством случайного сосуда – а везение ли тому причина, что ему досталось именно это тело? – можно объяснить то, как Винчестер, почему-то увидев его, произнёс его имя. Или это было имя его брата? В голове даже не каша – опилки, и внутри, всё ширясь с каждым мигом, разрастается выжженная, пеплом обсыпанная пустыня.
Он уже знает, что ничего не выйдет, не получится, что всё – неправда, – но продолжает отчаянно и упрямо цепляться за придуманную им же действительность. Зарываться в уютную и податливую землю, как крот.
Нужно с этим разобраться. Не завтра – сейчас, немедленно. Разобраться с Винчестером раньше тех, кого отправит за ним Рафаил, и узнать, где правда, а где ложь.
И ещё ему нужно найти Каса.
ПРИМЕЧАНИЕ:
* Отсылка к Meneh, meneh, tekel, upharsin – по библейскому рассказу (Дан., V, 25—28), во время пиршества царя вавилонского Валтасара и поругания его над священными сосудами, принесенными из иерусалимского храма, появилась кисть человеческой руки, которая начертала перстом на стене какие-то слова. Когда никто из вавилонских мудрецов не мог ни объяснить, ни даже прочитать написанного, призван был пророк Даниил; по его изъяснению слова эти означали: «Вот и значение слов: мене — исчислил Бог царство твое и положил конец ему; Текел — ты взвешен на весах и найден очень легким; Перес — разделено царство твое и дано Мидянам и Персам».
Суровый аффтор так суров и жесток, что забыл предупредить, что в этой части почти нет никого из канонных персов, а Сэм и Кас исключительно как фон. Разрешается не читать. Итак, UPD от 17.07.11
* * *
– Так ты и есть Лука? – глухо спрашивает у него Винчестер. Это не вопрос даже, нет. Он и так знает, к кому привёл его ангел.
У Лукаса нет зеркала, кроме морской глади, но он часто видел себя в своих видениях. Он понимает недоверие охотника: не того обычно ожидают от человека, который может тебя спасти. Он, правда, понимает и не обижается. Что странно – на хмуром застывшем лице ангела нет ничего из того, что выказывали порой являющиеся к нему ангелы. Это и приятно, и странно. Что-то давно, кстати, их здесь не было. Видимо, нашли новую замену. Кастиэль – Лукас знает и его имя – тоже бывал здесь прежде, но тогда он безмолвно стоял позади ангела с суровым женским лицом и не сдерживал ничём не замутнённое и оттого ещё сильнее режущее слезящиеся с непривычки глаза сияние.
Лукас кивает и улыбается – не человеку, а ангелу. Почему-то ему кажется, что тот поймёт. Он улыбается, но вопреки, а не потому что. Просто он слишком устал. Слишком долго ждать и слишком тяжело жить одному и знать – ты уже мёртв и не в аду лишь потому, что всё ещё зачем-то нужен. Зачем – тогда не знали ни ангелы, ни он.
– Да, – он сначала кивает и только потом решает, что может и ответить вслух. Лукас не делает ничего: шевелит губами, вторя самому себе, а горло само рождает складывающиеся в слова звуки. Голос – незнакомый, скрежещущий дерёт отвыкшее от невыдуманных разговоров горло. Лукас слушает его как любимую песню. – Здравствуй, Сэм.
Мальчик, юноша, мужчина. Лукас знает о своей Истории всё и хоть никогда прежде не видел его лица, сразу узнаёт обоих. Сэм Винчестер. Поэтому он не удивляется и воспринимает как должное мелкие морщинки у потемневших и выцветших глаз, заострившиеся скулы прошедший прямо над бровью шрам – вокруг был тёмный лес, кровь заливала лицо, а Дина не было рядом, - и жёсткую линию губ. Просто Лукас не знает Сэма Винчестера, как и его брата Дина.
Впервые он увидел его так давно, что и сам уже не помнит: тот являлся к нему сначала мальчиком, затем безусым юнцом и уже взрослым мужчиной, но никогда – стариком. Лукас пророк, он всегда знал, что это значило. Знал с самого начала и растянувшиеся на тысячелетия века ждал, когда тот придёт. Он смотрит и смотрит, и не может наглядеться.
Начало чего-то нового, конец старого. Разрушение старых обетов и взыскание несдержанных обещаний. Только обратиться не к кому.
Лукас – Лука – прислушивается к себе, не к Винчестеру и его ангелу, хоть и чувствует направленный на него взгляд существа, от которого так ощутимо пригибает к земле чувством вины.
Винчестер. Сэм. Сэмюель – хорошее имя. Лукас, у которого их тоже было немало, пробует имя на вкус и, кажется, увлёкшись, произносит его вслух.
Оно гладкой галькой перекатывается на языке. Сэмюель. Высокий. Сильный. Долгожданный. Готовый сделать всё, что потребуется, чтобы вернуть брата. Лукас готов это ему предложить, но и спросит он теперь вдвое больше.
Слишком долгом, томительным и пустым было его ожидание. Он не мстит конечно же, но не забывает. Не умеет. Не может. Память его не подводит, но в голове давно уже смешались, превратившись в жидкую кашицу, воспоминания не отпускающего его прошлого, настоящего и преследующего его будущего. Но если и в этом будущем есть что-то хорошее, то почему бы и нет?..
Он больше не один и один больше не будет. Лукас знает, что нужно сказать и сделать, по какому пути провести слепого, чтобы тот не споткнулся на своей дороге. Сэмми, Сэм, Сэмюель, Винчестер – сладостная музыка для самого себя – ещё не знает, но именно он ключ от темницы, у которой нет дверей. Лукас не преступник, но сам уйти не может. Можно стесать ступни в кровь, идя вдоль бесконечного пляжа, можно ободрать лицо и руки, продираясь через джунгли, но конец и начало всегда начинаются в одном месте. Единственная его сила – в знании, его слабость не в тщедушном теле. Замкнутый круг.
– Хочешь найти своего брата? – отворачивается от них Лука. Вопрос бьёт прямо в цель острым дротиком. В нём нет ни яда, ни намерения причинить боль. Кровопускание полезно и иногда чтобы исцелить старую нагноившуюся рану, нужно вскрыть её ножом и выпустить гной.
Его слова вершат судьбы и творят миры, но лишь для него одного – плоские и бумажные, в которые невозможно поверить. Он бы хотел создать что-нибудь значимое. У Винчестера странное лицо: без внутреннего огня, почти опустошённое долгой дорогой и одиночеством. Лукас подтягивает костлявое, иссушённое адским солнцем тело и встаёт с вёрткого гамака, как раз когда Сэмюель кивает.
– Хочу.
Человек смотрит на ангела за своим плечом – за левым, а не правым. Интересно, понимает ли иронию Кастиэль? Лукас фыркает, но голос снова подводит, и смешок звучит, как тяжёлый вздох.
Великий обманщик, лжец и притворщик. Живая легенда, которой никогда не было. Всё он. Всё про него.
Знойное солнце Иерусалима стоит высоко над Кальварией, и даже пыльный платок, скрывающий его лицо от вглядывающихся в толпу стражников, не делает его участь более лёгкой. Грубая ткань натирает шею, душит наравне с невыплаканными слезами. Лука этого ещё не знает, но чувствует, как по обгоревшим щекам течёт со лба едкий пот, и кажется, будто это слёзы. Он наблюдает, вздрагивая каждый раз, когда над горой разносится пронзительно острый стук дерева о дерево, за которым следует вырванный насильно из искусанных сухих губ тихий стон.
Он не предавал. Единственный, кто был верен до самого конца и достаточно храбр, чтобы сунуть голову в пасть льва. Слишком труслив, чтобы разделить с учителем его участь. И пусть это не его испачканные чернилами руки посеребрили проклятые серебряники, опущенные в карман Иуды, он, Лука, ничем не лучше. Он не предавал. Но не смог спасти. Для кого было это испытание? Для сына Божьего? Или для пророка Господней воли?
Лукас до сих пор не знает ответ, и незнание гложет наравне с неизвестностью. У него, как и у вины острые зубы.
На его руках нет крови и сейчас – только чернила, давным-давно въевшиеся в кожу, и не смывающиеся в каком бы созданном им же мире он не представал.
Он не проповедник и совсем не пророк, как его называют люди. Лукас не знает кто он, но сам определяет свой «дар» как болезнь. Свой конец он больше не знает. Прошлое осталось в прошлом и будущее – лишь его одного – скрыто от глаз. Лукас предпочёл бы наоборот.
Лукас чувствует, что неосознанно перебирает пальцами, будто, стирая кожу до крови, водит по сухому песку, пока он не окрашивается красным.
Дождь смывает кровь всегда на третий день.
Туман клубится над испещрённым пенистыми волнами как морщинами океаном, наползает вместе с ним на берег рваными серыми лохмотьями, прячет солнце, и золотой песок тускнеет на глаза, превращаясь в железо. Лукас не смотрит по сторонам. Настоящее настилается на прошлое, а будущее застилает настоящее.
Всё было бы иначе, найдись две тысячи лет назад кто-нибудь, кто объяснил бы что происходит и что значат полыхающие в мозгу картины, и что не стоит убегать от этих видений – как бы ужасны и правдоподобны они не были – и что не стоит сбегать из ставшей именно такой же ужасной, как он видел реальности в мир видений и иллюзий. Ошибка на ошибке.
Лука сам не успел заметить, как прослыл безумцем. А он просто ждал обещанной Господом – кем же ещё? – встречи.
Лукас снова шевелит губами – безумец – резко отвечая своему собеседнику. Он не видит ни понимания во взгляде Кастиэля, ни смеси любопытства и готовности немного подождать на лице Винчестера. В очередной раз Лукас не хочет видеть неизбежное, но непрошеные видения поглощают без остатка, утягивают за собой и укутывают в уютный, но такой холодный кокон.
…У его собеседника лёгкая небритость, небрежно уложенные вихры, бородка и серьёзный, не подходящий этому облику мудрый взгляд. Он совсем не похож на себя прежнего. Лукас отвечает ему, не слыша вопроса, кричит, надрывая горло, но не слышит самого себя. Где-то внутри кровоточат бесполезные голосовые связки, где-то внутри обливается слезами сердце больного безумца.
Кожаная обивка кресла скрипит, когда Лукас пытается вскочить в сиюминутном порыве то ли злости, то ли охватившего его желания упасть на колени, чтобы самому целовать босые ноги, но не получается даже сдвинуться с места. Прикован надёжнее, чем Прометей. У него свой орёл.
По спине, спустившись от затылка по шее, пробегает озноб. Желчь поднимается к самому горлу, горько-солёная, похожая на кровь.
Лукас не чувствует своей старости, но помнит каждый год своей жизни и смерти так отчётливо и ясно, будто лишь вчера оказался запертым в Раю наедине с самим собой и океаном. Уж он-то, то чернильно-чёрный ночью, с перевернутыми отражениями луны и росчерками падающих звёзд, то почти прозрачный у самого берега днём, – идеальный собеседник для несдержанного на язык безумца.
Со стороны океана дует ветер, и в нём Лукасу чудится тяжёлый запах лампадного масла и свежих чернил. Он несёт с собой воспоминания, не выборочные картинки, а настоящие – яркие, не иллюзорные, и память в который раз подводит, беспорядочно путая и перемешивая, как завзятый шулер карты – видения и воспоминания.
За спиной его извечного противника кто-то стоит и Лукас точно знает – даже не видя его лица, – что должен, во что бы то ни стало должен увидеть, протянуть руку, дотянуться до него. Не выходит, не пускает, снова предавая, собственное тело, старческое и немощное.
Это снова как тогда, когда нужно было бежать, когда взнузданные уже кони хрипели, кусая удила, а он не мог найти в себе сил, чтобы дойти до двери. Тогда ночь взорвалась вереницей факелов, а запомнилась вспыхнувшим в совсем близких глазах ученика страхом, стуком и громкими голосами за тяжёлой дверью, открыть которую у него уже давно не получалось без чужой помощи.
Нет, слишком поздное начало. Слишком далеко «после», а ведь было и «до». Да, именно после он вернулся на родину, в давно покинутую ради Иерусалима Антиохию , чтобы там, деля вину со скорбью, закончить начатое.
Архангел был доволен: Лука и по сей день помнил, как бережно тот принял переданную из рук в руки бесценную книгу. Принял и исчез, оставив его в одиночестве с безжалостно отнятой целью. Тогда его нашёл и буквально спас Павел, и вскоре, слушая его проповеди слова Божьего, Лука снова почувствовал, как разгорается угасший было огонёк в груди. Этому угольку ещё далеко было до того, который двигал им, побуждая писать день и ночь, забывая обо сне и еде, но даже столь малого пока было более чем достаточно, чтобы жарким словом обращать язычников в святую веру.
Он прошёл немало миль и ещё больше истёр сандалий, проделав большой путь из Сирии, прежде чем, побывав в Италии, Далмации, Галлии и Македонии, и пройдя всю Ливию, пришёл в Египет. Там всё и закончилось.
Продолжение в комментариях.
@настроение:
@темы: супернатуралы, графоманьячество, я стою на поле, вокруг меня трава и я её курю, "Сгорая и возвращаясь", Superнатуральные ненатуралы едят мой мозг, галлюциноген, или отпусти меня, чудо-трава!, шаловливые крылышки, мой фанфикшен
-
-
13.02.2011 в 10:35-
-
13.02.2011 в 11:46-
-
13.02.2011 в 21:22Что скажешь, главнных персонажей, естессно не хватало
А подарки ещё не окончены.
даже так?
-
-
14.02.2011 в 14:13Ну, следующим подарком были уже выложенные свечки, и на очереди, правда не столь стремительно скоро грядущее ОНО!
Утрецо в автобусе вдохновляет.-
-
14.02.2011 в 14:21До Дневников вампиров я так и не доползла. Хотя жаба душит удалять скаченные гигабайты (я не себе качала
Но жду не дождусь ПТС
-
-
14.02.2011 в 14:43Часть правилась долго и беспощадно во всех смыслах, кроме пунктуационного. Порой она мне не нравится, но в основном всё же наоборот, больше её я люблю ещё только грядущую IV часть СиВа.
Как бэ намекает и почти спойлерит.До конца третьей части осталось только продолжение и окончание этого эпизода + эпизод с Кроули и
доктором Секси,он же Фокусник, он же Габи-из-засады.Стоит задуматься, а не маловато ли я тогда сделала хапов под текст?
-
-
14.02.2011 в 14:43-
-
14.02.2011 в 14:43-
-
14.02.2011 в 15:28-
-
14.02.2011 в 16:30-
-
07.03.2011 в 20:03-
-
07.03.2011 в 23:37читать дальше
-
-
08.03.2011 в 06:21да уж, мало при встрече ни тому, ни другому не покажется.
АнтеЛеона
Потрясающе
Вроде у Каса больше времени должно пройти, или я не совсем верно поняла предложение?
Спасибо за наводку. Исправила.
-
-
08.03.2011 в 12:09Спасибо за наводку. -
Рада помочь
-
-
08.05.2011 в 19:11-
-
08.05.2011 в 19:22-
-
08.05.2011 в 21:21Но мало)))
Очень жду встречи...
-
-
08.05.2011 в 23:19-
-
09.05.2011 в 18:23Фелиша, дастиш фантастиш. Прогресс, до-о.
ele-fantik,
Выходит, не зря сидела, и по нескольку раз переписывала. Ну, я почти всем довольна, так что буду считать, что всем угодила. Спойлер
АнтеЛеона, у меня тоже голова кругом.
Кажется, мои персонажи энергетические вампиры.